Лариса Исарова - Задача со многими неизвестными

— Что за раскопки ты производишь в собственной тарелке?

— Ищу таракана…

После чего последовало мое изгнание из-за стола.

Как же теперь мне улучшать манеры?»

Шарова настороженно следила за моим выражением, пока я читала, и как только я улыбнулась — просияла, сразу став проще и младше.

А вскоре у меня дома появился и Медовкин. Первый раз он зашел, чтобы взять Некрасова для доклада, но книга была только поводом. Он держался много свободнее, чем в классе, сказал, что сыт, а потом попросил отодвинуть подальше банку с вареньем.

— Мать его под замком держит. Я могу прийти из школы и навернуть трехкилограммовую банку и даже без хлеба…

Он облизнулся приятным воспоминаниям и добавил мечтательно:

— А еще я люблю оладьи. Знаете, могу съесть хоть сто штук подряд, как-то Шарик меня зазвала к себе и делала оладьи из блинной муки, так я один слопал все, что она для семейства наготовила…

В эту секунду он не позировал, не рисовался, и я поразилась, какой еще ребенок этот самолюбивый мальчик. Одет он был скромно, но необыкновенно опрятно. Он сообщил мне, что хоть его мама — санитарка, в больнице с ней побольше считаются, чем с некоторыми молодыми врачами.

— Ей ко всем праздникам такие подарки делают — закачаешься! Раз — приемник, раз — электросамовар, она вместе с профессором на фронте была, он без нее как без рук. Поэтому она и хочет, чтоб я в медицинский шел, а меня больше авиационный прельщает, я не люблю больных…

Потом он походил по комнате, рассматривая книги, картины, и сказал:

— Когда у меня будет своя комната, я ее оборудую не мебелью. На пол положу парус, по стенам развешу сети, а вместо сидений — бочонки.

— А постель будет в лодке?

Он подозрительно покосился, подозревая насмешку, потом, видимо, отмел такую возможность.

— Вместо постелей будет гамак, как в Индии, для стола я поставлю бочонки побольше, на них доску и все обобью мешковиной…

В самый разгар его фантазий появилась Шарова и застыла на пороге памятником.

— Не ожидали? — с вызовом спросила она, делая вид, что забежала случайно и может немедленно испариться, если ей не рады.

— Раздевайся!

Она мгновенно оказалась в комнате, включилась в беседу и тут же стала мечтать, какой будет ее комната.

— Моя комната будет вся в зелени, по стенам вьющиеся растения, а тахта — на березовых корнях.

— Как у бабы-яги! — съязвил Медовкин, он, конечно, не мог допустить, чтобы она оттеснила его на второй план.

— Ну и пусть! Если хочешь знать — баба-яга была прекрасным дизайнером.

Мы засмеялись, уж очень это у нее прозвучало убежденно.

— А стол сделаю из пня, и во всю его высоту приделаю полочки разной формы, мы с отцом уже обсудили конструкцию.

Медовкин шевельнул бровями, он промолчал, а позже я узнала от него, что родители Шаровой недавно разошлись, но она так привыкла фантазировать, что часто путала реальность и вымысел.

Своеобразным она была человеком, своего рода кошка, которая ходит сама по себе. Она ни с кем не умела и не хотела считаться, только с собой, со своими выдумками и потребностями.

Она могла, к примеру, две недели подряд приходить ко мне вечерами, болтала о пустяках, отрывала от работы, ее не смущала даже моя сухость, она была уверена, что с ней всегда интересно. Но стоило мне заболеть — исчезала. Заботиться, помогать человеку в трудную минуту она не умела, ей становилось скучно с человеком, озабоченным своими делами, ей необходимо было, чтобы все внимание концентрировалось только на ней — и она забывала о ком угодно, нуждавшемся в ней, если у нее пропадал интерес.

И в то же время она была искренна, когда писала в сочинении, которое называлось: «Нужно было жить и выполнять свои обязанности»: «Вот спор, который я услышала в нашей школе:

— У любого должна быть своя цель в жизни, чтобы узнавать что-то новое, а не бесцельно тратить время и силы.

— Нет, кроме цели, надо иметь и обязанности. Например, приходит инженер на работу и решает — сегодня доработаю этот узел…

— Нет, будничная цель и обязанности — еще не все. Главное на Земле — быть Человеком.

— Я знаю одного человека. Он не знаменит. Работал конструктором, воевал, был ранен, 12 лет пролежал в гипсе. Потом мог только четыре часа в сутки находиться в вертикальном положении. За время болезни он кончил энергетический факультет. Добрее человека я не видела. К нему всегда можно прийти с любым горем. Он выполнил главную обязанность быть Человеком.

Запись с магнитофонной ленты Ксаны Шаровой».

Я читала в классе ее сочинение, и Джигитов пробормотал:

— Красиво говоришь, друг Аркадий!

И тут вдруг поднялась Ветрова и сказала, что, по ее мнению, имеет право писать о таких вещах только тот человек, который способен быть хорошим товарищем. Иначе это — болтология. Она напомнила, как Шарова бросила в походе больную Горошек и ушла вперед, потому что та на лыжах ползла медленно, а Мамедов, усмехаясь, напомнил, как обещала с ним позаниматься биологией Шарова, когда он по болезни пропустил четверть, но так и не нашла времени… И тогда встала Чагова и удивленно добавила:

— Вот ее многие считают чуткой, она и правда иногда все понимает как друг, а потом вдруг возьмет и все наизнанку вывернет, и ты же дурой оказываешься…

— Нельзя быть легковерной! — засмеялась, совершенно не смутившись после всех этих упреков, Шарова. — Я не могу не фантазировать. Я всегда какие-то истории рассказываю, и мне все верят, я ведь любому могу внушить что угодно, наверное, я буду или психиатром, или гипнотизером.

И тут вдруг в ее защиту выступила Комова и рассказала, как Шарова за нее написала сочинение по литературе, а сама не успела свое проверить и получила у меня тройку, а Лужина добавила, что ей однажды Шарова ко дню рождения за ночь сшила платье, пообещала, что оно будет «счастливым», и оно и правда оказалось «везучим».

Шарова сидела притихшая, кроткая, прямо кошка, которую почесывают за ухом, и только изредка косилась на Медовкина, сосредоточенно изучавшего какую-то книгу.

В начале десятого класса мои ученики дружно бездельничали, томно воспринимая все мои попреки, и даже двойки не пробивали их меланхолическое настроение. Интересовала их теперь литература только с практической стороны, и я все время слышала:

— А это входит в билеты?

— А это спрашивают на экзаменах в институты?

— А это дополнительный материал или обязательный?

И, конечно, доклады никто делать не желал. Поэтому я так обрадовалась, когда Шарова взялась рассказать о раннем творчестве Алексея Толстого на примере рассказа «Хромой барин», а Медовкин — о Леониде Андрееве, главным образом, по «Рассказу о семи повешенных».

Но что это были за доклады!