Лариса Исарова - Задача со многими неизвестными

Нельзя сделать себе жизнь по мечте, действительность всегда ломает все планы».

Последние строчки были подчеркнуты, точно Птицына хотела сказать что-то особое, важное, и я решила обязательно с ней поговорить. Но она в школу долго не приходила. Потом я заболела, и когда появилась на уроке, Ветрова сказала, что Птицына исключена.

Я бросилась к Кире Викторовне и услыхала такую историю.

Как-то после уроков к ней подошла Птицына и завела «странный», по словам классной руководительницы, разговор. Почему, мол, некоторые учителя не делают различий между учениками. Ведь есть ребята с одними характерами и способностями и есть иные. Люди друг на друга непохожи — кто более способен, кто менее, кому-то мал мир, втиснутый в объем школьной программы, а кто-то и такой объем не может осилить…

А потом оказалось, что десятый класс она прогуливала, подделывая справки от врача, вешала трубку, когда ее матери звонила Кира Викторовна, и никто ничего не подозревал, ни учителя, ни ее родители, пока Кира Викторовна случайно не встретила ее мать в парикмахерской и под феном не начала расспрашивать о здоровье дочери.

Птицыну вызвали на педсовет, но она не явилась. Вместо нее к Зое Ивановне пришла ее мать и умолила отдать документы. Птицына устроилась работать секретаршей в проектный институт отца и поступила в вечернюю школу.

— Но как она объяснила матери свои прогулы?

Кира Викторовна скривила губы.

— Видите ли, ей «было скучно». А сама на тройки училась…

Весь день после этого я не могла отделаться от тоски. Я все вспоминала разговоры с этой девочкой, пыталась понять, что именно я проглядела, пропустила в текучке школьных будней?!

Ветрова точно подслушала мои мысли, это с ней бывало, и после уроков подошла ко мне мрачная.

— До чего обидно! Такая девчонка была…

— А какая? Особенная?

Она вздохнула:

— Стихи хорошие писала, читала стихи здорово… но с нами ей было скучно… Пришла чужая и ушла чужая…

— Так чего же ты переживаешь?

— А может быть, это наша вина? Что мы остались ей чужими…

А позже Куров сказал:

— Стильная девочка была, не то, что наши кубышки…

— Что же ты с ней не подружился?

Он перестал изгибаться на секунду, и его хорошенькое девичье лицо вдруг стало серьезнее и значительнее.

— А как? Я был для нее пустое место, она меня не слышала, она сразу о людях мнение составляла и больше его не меняла. Как познакомилась с нашим ансамблем — все…

Серые глаза его сейчас были не томными, а по-хорошему грустными. Мальчик чувствовал, что рядом прошла необычная девочка, но их дороги так и не сошлись… Он был слишком прост, наивен для нее. Интересной внешностью Птицыну не пленишь…

И вот теперь Куров, кажется, впервые задумался над тем, чего же ему не хватало в глазах этой девочки, задумался, взрослея, хотя и понимал, что уже ничего не исправить…

Я больше никогда не встречалась с Птицыной, но я радовалась, что хоть на год она появилась в нашем классе. Она оставила после себя странную щемящую память, эта «пропавшая душа», выскользнувшая из обычного педагогического процесса.

И я была уверена, что когда-нибудь через много лет эта девочка вынырнет из безвестности: она слишком требовательно искала себя, слишком придирчиво думала над жизнью, чтобы поплыть по течению, не оставив о себе памяти в любом деле, которым бы она занялась…

В классе одинаково не любили Медовкина и Шарову, хотя общего между ними на первый взгляд было немного. Разве что своего рода воспаленное самолюбие.

Любое замечание, любой упрек Медовкин встречал с такой яростью, точно я покушалась на святыню. Поразительно правильное его лицо зеленело, брови образовывали одну линию над классическим римским носом, а тугие бронзовые завитки волос при этом лежали так плотно, что казались почти париком на этой маске гнева. В такие минуты его необыкновенно красивая голова выглядела нелепо на толстой короткой шее, приставленной к туловищу маленькому и неуклюжему. И мне начинало казаться, что, ощущая несоразмерность своей внешности, этот мальчик пытается искупить ее особо независимым поведением: он все время подозревает, что над ним смеются.

Шарова же находилась еще в том возрасте, когда о девочке нельзя сказать, какой она станет, хорошенькой или некрасивой. Тем более что, похожая на лисичку, она отличалась какой-то подчеркнутой неаккуратностью, небрежностью к своей внешности. Она могла появиться на уроке в грязных сапогах, если удавалось проскользнуть мимо дежурного, требовавшего сменную обувь. На ее форменном платье всегда не хватало пуговицы на рукаве или на вороте, а волосы торчали во все стороны так, точно она сию минуту продиралась через кустарник.

Нет, скорее она была все же хорошенькой, если бы ее не портили злые гримасы, усмешки, кривые улыбочки, а злилась, язвила она постоянно. Ей, как и Медовкину, всегда казалось, что ее ущемляют, задевают, не ценят, она постоянно еще страдала от неудовлетворенного честолюбия, она жаждала быть выбираемой куда угодно, жаждала руководить, но ее никогда никуда не выдвигали, и после каждого собрания она по неделе дулась на товарищей.

Эта девочка делала все, чтобы привлечь к себе внимание. Однажды даже отрезала одну косичку и весь день сидела на уроках с важным видом, утверждая, что сейчас самое модное носить именно так волосы — справа длинные, до плеча, а слева короткие, до уха. И очень возмутилась, когда Наталья Георгиевна выгнала ее с уроков и запретила являться в школу, пока она не приведет волосы в порядок. Тогда Шарова явилась на другой день подстриженная «полубоксом» и ехидно спросила Наталью Георгиевну:

— Вас я так больше устраиваю?

Мы все только руками развели, мало кто из девочек в шестнадцать лет мог назло взрослым так самозабвенно себя изуродовать!

И вообще эти двое постоянно вели себя так, точно позировали перед аппаратом для истории.

Медовкин страшно не любил писать сочинения на вольную тему. У него хромала логика, он бывал многословен, сбивчив, я отмечала логические провалы в его тексте красными галочками и ставила тройки, даже когда не было грамматических ошибок. Он оскорблялся, начинал страстно меня ненавидеть, но вскоре отходил, Шарова была куда злопамятней.

Поэтому, когда наконец Медовкин получил «пять» за сочинение на тему «Мое понимание мужской чести», он просиял, покраснел и разрешил прочесть его вслух. Он, как и Шарова, обожал популярность, хотя и заявлял постоянно, что его не интересует мнение окружающих, мнение «толпы».