Лариса Исарова - Задача со многими неизвестными

Мещерская спокойно переждала шум, лицо ее сохраняло бесстрастность.

— Если Ему нужна другая, пусть идет, я бы в жизни никого не стала удерживать. Унизительно делить любимого человека, питаться крохами чувства…

— Ревность — признак настоящей любви! — важно сообщил Ланщиков, а Медовкин посмотрел на часы и сказал ядовито:

— Это очень милый разговор, но вот я пока равнодушен к любовным проблемам, меня больше интересует моя оценка за сочинение. А мы рискуем из-за наших дам так их и не узнать…

Я согласилась с ним, открыла первую тетрадь, но Комова не могла успокоиться.

— А вы на чьей стороне, Марина Владимировна? — спросила она.

— Я не признаю всепрощения в вопросах чувств, — сказала я резко, и Соколов еще больше пригнулся за партой. И хотя раздался звонок, в классе никто не вскочил. — Я не верю в склеенную посуду, трещина бывает не видна после ремонта, но пользоваться такой чашкой все равно нельзя — клей ядовит…

В дверь заглянула чья-то голова, Ланщиков мгновенно вытолкнул непрошеного гостя за дверь и стал на страже, гордо скрестив руки на груди.

— Помните, я рассказывала вам о сцене, которую наблюдала однажды утром возле школы. Я так и не узнала ни начала, ни окончания той истории. Я первый раз в жизни увидела эту пару, но я убеждена, что счастливой любая девочка, которая позволила по отношению к себе грубость, никогда не будет…

Девятиклассники стали выходить, по дороге забирая тетради с моего стола, Соколов одним из первых рванулся к двери.

— Соколов! — окликнула я его. — Вы, кажется, собирались со мной поговорить!

Он не оглянулся, бросив коротко:

— Все. Поговорили. Сыт!

Мещерская в отличие от него не торопилась. Она медленно сложила свой портфель, взяла часть книг в руки. У нее всегда было так много книг с собой, что они никогда не влезали, потом остановилась возле моего стола. И сказала, точно продолжала случайно прерванный разговор:

— Понимаете, жалко, конечно, Виталия как маленького, хоть он и пятаки пальцами сгибает. Но не может он из своей компании вырваться, нет воли, а эта публика его до добра не доведет. У них без выпивки ни одна встреча не обходится.

Она вздохнула.

— Сколько я с ним воевала! Ведь больше мужества надо, чтобы отказаться пить, чем подчиниться людям, которых ты сам не уважаешь?! Тем более ради девушки, если она дорога…

Она потерла лоб и добавила, как взрослая, много пережившая женщина:

— Обидно, столько я сил души на него положила за эти месяцы! И никакой отдачи! Мои книги его не интересовали, от выставок он бегал, серьезную музыку так и не признал…

— А если он не мог этого сделать не потому, что не хотел? Если это было ему недоступно? Ведь бывает человек, не воспринимающий математику? Без музыкального слуха? Так и с искусством, его не все могут сразу понять, оценить, это еще надо воспитать.

Мещерская даже приоткрыла рот от удивления, потом покачала головой. Нет, в это она не могла поверить, в ее возрасте подобные трудности казались такими легкими, такими преодолимыми.

В десятом классе мы мало общались с Соколовым. Он перестал претендовать на четверки и лениво сдавал литературу по учебнику, откровенно скучая на моих уроках.

Только однажды он подошел ко мне со стопкой каких-то фотокарточек и попросил сказать, за что я бы поставила «пять» или «четыре».

Он развернул их передо мной на столе, как пасьянс, это были фотоснимки разнообразных сочинений на аттестат зрелости.

— Палочка-выручалочка?

— А что делать, если своего серого вещества маловато? Я за это десятку отвалил, не откажите в любезности пометить, какие в вашем вкусе? Хотя за все были пятерки.

Целый вечер я дома их читала, ругая себя за либерализм. Разбирать эти сочинения было трудно, пересняты они были мелко, блекло, но все же утром я отдала Соколову карточки с моими оценками.

Он вздохнул.

— Мать честная! Только три пятерки и пять четверок на сорок работ! А я столько финансов грохнул из любви к литературе…

Медовкин тут же поинтересовался.

— Значит, вы не против шпаргалок, Марина Владимировна?

— Даже за, — ответила я, и у мальчиков загорелись глаза. — Да, я не оговорилась. Я очень люблю шпаргалки.

Мальчики мгновенно оседлали парты вокруг моего стола и приготовились слушать инструктаж, они не ринулись даже в буфет, хотя шла большая перемена.

— Советую шпаргалки делать как можно подробнее, мелким почерком, на бумажной гармошке. На каждого писателя отдельно. Сначала его фамилию, инициалы, даты жизни и смерти, название основных произведений, их даты, имена главных героев, краткое содержание…

Петряков старательно шевелил губами, точно заучивал наизусть.

— Только одно непременное условие…

— Пожалуйста! — с готовностью протянул ко мне ухо Ланщиков.

— Шпаргалки надо делать самому, не пользоваться чужими…

— А потом?

— А потом перед экзаменом оставить их дома.

— У… — прозвучал единый вопль разочарования.

— Цель достигнута, вы поработали, следовательно, запомнили главное.

Соколов от души смеялся, собирая свои фотоснимки. Он не давал их никому посмотреть, приговаривая:

— Не тронь! Не тобой плачено! В долю могу взять, сообразим на троих?! Только деньги сразу на бочку…

Я думала, что он острит, но потом заметила, что Ланщиков и Петряков отошли с ним к окну, достали деньги. Соколов явно решил вернуть часть своего капитала. И поступил хитро. Я попросила потом Ланщикова и Петрякова показать мне приобретенное. Оказалось, что им не досталось ни одно сочинение с моей пометкой. Выигрышные работы Соколов предусмотрительно оставил себе…

На выпускном вечере ко мне подошла немолодая расплывшаяся женщина, в старомодном платье с оборками, и стала благодарить, что я «приохотила ее поскребыша к чтению».

Увидев мое недоумение, она пояснила, что Маруся Комова — ее дочь.

— А почему поскребыш?

— Так ведь она у меня одиннадцатая, самая маленькая.

И тут я разглядела на ее груди, среди оборок — орден.

— Всех подняла, всех в люди вывела, теперь и помирать не страшно, — сказала Комова, — мои ребятки, как грибы-опятки, друг за дружку всегда, а уж Машенька у нас самая дорогая. До нее одни парни шли, хоть плачь. Я уж прямо терпение теряла, да муж все дочку добивался, и вот только последняя вылупилась, как надо…

Она гордо смотрела на своего «поскребыша», самую нарядную на вечере. Ни у кого не было такого дорогого парчового белого платья, почти как у невесты, таких модных туфель с высоченной платформой, таких старинных голубых бус. Маруся все время улыбалась, чуть смущенно, робко, и казалась почти хорошенькой. Только глаза ее беспокойно всматривались в выпускников, она оглядывалась, точно заблудилась в лесу.