Наталья Ким - Mainstream

Лиза сделала попытку поговорить с Гошей о Косте, но неожиданно получила от ворот поворот: он сказал, что вообще не собирается обсуждать с ней эту тему. Лиза разобиделась не на шутку: она ведь просто хотела разобраться.

Слишком много накопилось «непоняток». Сколько бы она ни пыталась анализировать ситуацию, все время натыкалась на пробелы в информации. И просто кожей чувствовала, что есть что-то, что влияет на ситуацию, но она об этом не знает.

Февраль начался снегопадами. Костя тоже прикупил снегоход, и теперь они вдвоем с Гошей не вылезали с трассы. Лизе все эти зимние забавы были глубоко противны — она ненавидела холодину. Снег любила рассматривать только через окно, сидя с Инкой в кафе.

Ей было лет пять, когда они приехали на строительство Байкало-Амурской магистрали. Отец руководил строительным управлением, мама работала экономистом. Лиза сидела дома одна: на улице было минус 60, в детском саду — минус 10. Печка топилась круглые сутки.

Лиза нашла себе несколько развлечений: научилась читать, прикуривать папины «Столичные» от раскаленной докрасна плиты и создавать собственные миры из пластилина. Она построила в ящике из-под промышленной взрывчатки свой город — с домами, людьми, улицами, кошками, собаками, воронами, крокодилом Геной, Чебурашкой, Гингемой и Бастиндой, Элли и Тотошкой. Потом место в ящике закончилось.

Маленькая она смотрела фильмы про счастливое детство и понимала, что это не про нее. По радио часто пели песню: «Байкало-Амурская магистраль! Это время звучит: БАМ, по просторам лесным: БАМ, и большая тайга покоряется нам…»

По телевизору показывали передачи про БАМ, и она как-то спросила маму, правда ли, что они живут на БАМе.

То, что она видела каждый день в прогретую ладошками в сантиметровом слое инея на оконном стекле дырку, совсем не походило ни на песни, ни на сюжеты по телевизору. Мама уверила ее, что это именно БАМ. Но Лиза все же сомневалась. Не может быть, думала она, что это — тот самый БАМ.

Потому что на ее БАМе было страшно и плохо: круглые сутки ночь, холод, раскаленная печка и все равно по дому можно было ходить только в валенках. А чтобы утром открыть дверь в сени, надо было колуном прорубать десятисантиметровый лед у ее основания. Еще нельзя было трогать голой рукой дверную ручку — палец прилипнет. Лиза однажды попробовала лизнуть ручку языком — он же горячий — тоже примерз. Она несколько дней ничего не ела, только пила, но маме про свой эксперимент не сказала, на всякий случай.

Здесь она в первый раз умирала — мама везла ее на санках, завернутую в стеганое ватное одеяло, в больницу. В небольшую щелку, обрамленную тонким затейливым инеем, Лиза видела черное небо и редкие фонари, а дышать этим вязким ледяным воздухом уже не могла. Это был отек дыхательных путей. Повезло ей, что приступ удушья начался вечером, когда мама вернулась с работы, а не днём…

Вот почему Лиза не любила зиму. Она в ней задыхалась.

Лиза еле разъехалась на заснеженной дороге со «скорой». Она выскочила, как ошпаренная, из машины и кинулась к дому. Сколько раз говорила Гоше — не гоняй! Столько мужиков переломалось на этих чертовых снегоходах! Половина их общих знакомых по утрам встает с кровати, согнувшись в три погибели, и без массажа не может разогнуться. Все без толку.

То, что она узнала, оказалось в сто раз хуже ее самых плохих предположений.

Жена Дмитриева решила покататься с Костей, потом села сама на его снегоход, разогналась и врезалась в опору недавно установленного подъемника. Множественные переломы, повреждения внутренних органов. С таким диагнозом ее отвезли в больницу.

Оставлять все, как есть, было невозможно. Кто-то должен был принять решение.

— Гош, сейчас надо каждый день ездить в больницу, наверняка будут операции. Я пока у себя поживу.

— Да.

Дмитриев никогда не заходил к ней домой. Он знал, что квартира досталась Лизе от Сашки, поэтому ни в какую не соглашался даже по делу заглянуть.

На этот раз позвонил и приехал.

Они провели вместе целый день с плотно закрытыми шторами.

Лиза несколько раз засыпала и просыпалась, Гоша курил на кухне трубку. Почти не разговаривали. Но ближе к вечеру Дмитриев все же решился:

— Не хотел тебе ничего говорить. Просто сейчас невыносимо одному. Даже напиться не могу — не помогает.

— Я уже взрослая девочка, выдержу. Может быть…

— Костя, кажется, опять подсел на наркоту. Я тебе не говорил: он наркоман. Наверное, это моя вина, не занимался им. Знаешь, пока молодой, всего попробовать хочется — дети побоку. Схватились, уже поздно — колоться еще не начал, а таблетки жрал уже горстями. Кинулся по врачам… Даже рассказывать не буду, что пришлось пережить. В общем, нашлась толковая баба — Маринка, нарколог. Она его два года вытаскивала. Он с ней жить начал. Для матери шок: Маринка его на пятнадцать лет старше. Вот и выбирай, что лучше: сын-наркоман или престарелая невестка. Маринка, правда, баба хорошая, и выглядит прекрасно, — Дмитриев затянулся. — После аварии Костя снова в штопор упал. «Зачем, — говорит, — дал матери снегоход»? Я сам Маринку попросил, чтобы забрала его к себе… Что молчишь?

— Это многое объясняет.

— Ну хоть теперь ты мне веришь, что я тебе не врал никогда? С сыном-наркоманом тебя знакомить я, конечно, не собирался. Мне Попов про тебя рассказал на даче. Говорит, принял девчонку, думал тихая смазливая дурочка, а она там всех в бараний рог скрутила.

— Я?

— Ну да. Знаешь, как он волосы на жопе рвал, когда ты себе отдельный кабинет выбивала — весь дачный поселок над ним уссывался! Я заинтересовался: посмотрел на тебя — обычная девчонка. Я-то думал, там женщина-вамп или блондинка, как минимум. А потом: скандал за скандалом, половина — со «смертельным исходом». Просто влюбился в тебя. Думал, когда ты, наконец, нагуляешься? Когда тебе все это блядство надоест?

— Разве ты не понимаешь? Для меня это — не развлекаловка. Меня все время пытаются во что-то втянуть. В чью-то чужую жизнь. Кто виноват, что они из этих ситуаций выходят потерпевшими? Разве я? Я только защищала свои интересы. У меня своя жизнь, свои цели в жизни.

— Давно хотел спросить: кто такой Женя?

— Не могу ответить.

— Почему?

— Сама не знаю. Никогда и ничего тебе о нем не скажу.

— Ладно, проехали… Ты можешь подождать? Мне необходимо время. Столько всего свалилось сразу.

— Я не умею давать обещаний. И мне надоело вечно ждать…

— Не вечно, какое-то время.

— Не важно. Ждать не буду: буду просто жить.

Огромные, белые, падали в свете фонаря снежинки. Ветра не было. Лиза смотрела в окно, и казалось, что это не снег опускается на землю, а она медленно поднимается в небо. Так же, как в детстве: она любила смотреть на проезжающие мимо поезда. Можно было представить, что не состав движется, а ты летишь куда-то… Все относительно.