Шейла Хети - Материнство

toucharin@gmail.com.

Глядя ей вслед, я вспомнила, что в детстве придумала такое объяснение: женщина, глубоко увлеченная работой, не может быть заботливой и внимательной матерью; такое совмещение просто невозможно. Я придумала это, чтобы объяснить себе отношение матери, оправдать ее отдаленность от меня. В том, что так получилось, не было маминой вины. Как не было и моей вины.

Во сне я поняла, что Ту Чарин была, возможно, Хароном: перевозчиком в Гадес, страну мертвых. Еще глубже погрузившись в сон, я перебежала через четырехполосную дорогу, задержавшись ненадолго на покрытом травой островке между двумя потоками машин, вошла через стеклянную дверь на станцию «Эглинтон-Уэст» и подбежала к кассе. Потом спустилась по длинному эскалатору к платформе южного направления.

Следуя за Ту Чарин, я спрашивала себя, не была ли она одной из тех нянь, которая жила с нами и держала меня за руку, когда мне было шесть лет. В поезде вместе с нами оказался незнакомый мужчина, чей пристальный взгляд меня пугал. Помню, я взяла няню за руку и сказала, что боюсь. Она крепко обняла меня и ответила: «Ничего не бойся. Я помолилась за нас обеих». Прежде никто не говорил мне ничего подобного. Мама не верила в Бога, а отец презирал тех, кто верил. Не знаю почему, но мне захотелось, чтобы и у меня было вот это – вера. Я хотела верить так же сильно, как, в моем понимании, верила она. Это была суперсила. Но я знала и то, что никогда не достигну ее веры, что я уже слишком большая, а еще потому что знала: Бога на самом деле нет. Няня же верила по-настоящему, по крайней мере так, что это позволяло ей не бояться.

Сойдя с эскалатора, я увидела Ту Чарин на платформе и, подойдя, встала рядом с ней. На противоположной платформе, среди ждущих поезда, я заметила двух больших собак. Они еще раньше попались мне на глаза, когда вбежали на станцию следом за мной, сделали два круга и устремились вниз. Минуты через две подошел поезд. Двери открылись и закрылись, и на платформе осталась только одна собака.

Мне было ее жаль. Встревоженная исчезновением друга, собака беспокойно вертела головой. Потом подошел мой поезд, я вспомнила, что забыла оплатить проезд, и просто прошмыгнула мимо контролера.

«Сколько стоит билет?» – спросила я Ту Чарин.

«Три монетки», – сказала она.

Я на секунду смешалась, потом дала ей три монетки и вошла в вагон.

В поезде я вдруг почувствовала, что меня уносит куда-то далеко, прочь от мамы, подруг и Либби, как ту собаку, что уехала одна, не понимая, что наделала и что это значит.

Мама открыла дверь и, ласково улыбнувшись, провела меня по дому, бывшему амбару после реновации, так что теперь он выглядел как обычный жилой дом в районе, населенном в основном представителями среднего класса. Мама призналась, что выходит редко, потому что даже на пенсии продолжает работать.

«Я, бывало, беспокоилась, что упускаю все, что происходит в мире», – сказала она.

«Меня это тоже беспокоит».

«Но в мире ничего не происходит. Не беспокойся. Ты ничего не упускаешь».

Мы сидели в креслах с бархатными накидками цвета граната. Стены были выкрашены в желтый цвет. Повсюду красовались безделушки – фарфоровый медведь, держащий губку для посуды, медведи-магнитики на плите и милые мягкие мишки на подоконниках.

Мамин кабинет находился на втором этаже. На полках теснились книги по мифологии, астрономии и анатомии, книги, содержавшие внутри себя нечто настоящее, согласовывавшееся не только с миром людей, но и с миром природы. Было в них что-то от трав и кустиков, колышущихся под ветром на холмах за домом, и от бьющихся о камни волн; что-то от соленого морского воздуха, поднимающегося вдоль береговых скал, возле которых пощипывали травку овцы.

На полу в кабинете лежал персидский ковер, у стены стояли мягкие кресла. Мать открыла еще одну дверь, и я подумала, что за ней находится другая комната, но с удивлением обнаружила похожее на грот пространство, напоминающее о первоначальном предназначении здания. Свет проникал через щели в створках, везде торчали погнувшиеся, гнилые доски, повсюду пыль, паутина и темнота. У меня закружилась голова – как будто мама, сама того не сознавая, показала мне подвал своего разума. Насколько далеко мы можем уйти от самых темных его структур? Мне вдруг подумалось, что ее жилое пространство всегда будет поблизости от ее глубочайшего я – буквально рядом, за закрытой дверью. То же касалось и всех нас – можно обставить тьму, внести диваны и попытаться жить там счастливо, но стоит только открыть дверь, и ты проваливаешься в темноту.

Поздно ночью, когда мама уснула, я написала моей бывшей преподавательнице классической литературы и попросила объяснить значение сохранившихся в памяти слов tou charin . Еще раньше, ни на что особенно не рассчитывая, я поискала их онлайн и выяснила, что они появлялись в пьесе Аристофана «Лягушки». Ответ пришел на следующий день. Оказывается, в английском их следует произносить как «ту карин», с твердым «к», как в женском имени Карен. Слово «карин» родственно имени Харон – так звали перевозчика из Гадеса, переправлявшего души через реку Стикс.

Само по себе «карин» может означать «милость, благо, акт доброты», но при добавлении «ту» становится выражением, наподобие испанского «пор фавор». «Ту Карин» может означать «на основании, ради, из-за, по причине, в пользу, для удовольствия».

«Так Дионис говорит: Сюда пришел я за поэтом.

Для чего? (ту карин?)»

По мнению одних специалистов, Дионис обращается с этим вопросом к самому себе. Другие утверждают, что вопрос задает ему Еврипид. Таким образом, либо Дионис спрашивает себя: «Зачем я совершаю этот акт милосердия?» – имея в виду свое схождение в Гадес. Либо вопрос задает Еврипид: «Зачем ты спускаешься туда?»

В греческой литературе схождение в Гадес всегда имело свойства сновидения, Гадес и сны очень крепко связаны. Дионис объясняет, что пришел за неким великим трагиком, возвращение которого в мир живых должно поддержать упавших духом афинян в нелегкое для них время.

В последующие дни мать возила меня по их городку, но большую часть времени я находилась в полусне, извиняясь перед ней и объясняя, что очень устала. Мама хотела устроить нам ланч возле канала, где под деревянным мостиком плавали два лебедя, но я отчаянно зевала и хотела поскорее вернуться домой и поспать. В конце концов мы так и сделали, и я уснула на надувном матрасе, который сама же и надула.