Чимаманда Адичи - Лиловый цветок гибискуса

— А как же быть с Фомой неверующим, который живет в каждом из нас? С той частью, которой необходимо увидеть, чтобы уверовать? — спросила Амака с таким выражением лица, что было непонятно, шутит она или говорит серьезно.

Отец Амади не ответил. Вместо этого он состроил рожицу, и Амака рассмеялась. Стало видно, что у нее тоже есть щель между зубами, и она даже шире, чем у тети.

После ужина все собрались в гостиной. Тетушка попросила Обиору выключить телевизор, чтобы мы могли помолиться, пока отец Амади был с нами. Чима уснул на диване, и Обиора облокачивался на него. Отец Амади прочитал первую молитву, в конце которой он стал петь на игбо. Пока они пели, я рассматривала фотографию семьи в день крещения Чимы. Рядом с фотографией висела плохонькая копия «Скорбящей Матери» в потрескавшейся по уголкам деревянной рамке. Я прикусила губу, чтобы невзначай не присоединиться к пению, чтобы мои уста не предали меня.

Потом мы смотрели новости по телевизору, угощаясь дакриодесом с кукурузой. Я встретилась взглядом с отцом Амади, и внезапно меня перестали слушаться язык и горло. Я слишком явно ощущала на себе его внимание.

— Я не видел, чтобы ты сегодня смеялась или хотя бы улыбалась, Камбили, — наконец сказал он.

Я опустила глаза и хотела извиниться, но мне не удалось выдавить из себя ни слова. На какое-то время я даже перестала слышать.

— Она у нас стеснительная, — сказала тетушка Ифеома.

Сославшись на глупую причину, я извинилась и ушла в спальню, плотно закрыв за собой дверь. Мелодичный голос отца Амади слышался мне до тех пор, пока я не уснула.

В доме тетушки Ифеомы всегда звучал громкий, отражающийся от стен смех, а споры быстро смолкали. Утренние и вечерние молитвы постоянно перемежались с песнями на игбо, которые обычно сопровождались хлопками в ладоши. В квартире царила идеальная чистота: Амака скребла полы жесткой щеткой, Обиора подметал, а Чима взбивал подушки на стульях. Посуду мыли по очереди. После того как я плохо справилась с жирными тарелками, Амака снова вернула их в раковину.

— Ты так моешь посуду в своем доме? — возмутилась она, сверля меня негодующим взглядом. — Или это не включено в твое исключительное расписание?

Рядом не было тетушки Ифеомы, чтобы вступиться за меня. Амака не сказала мне больше ни слова, пока не пришли ее друзья. Тетушка Ифеома и Джаджа были в саду, а мальчики играли в футбол на переднем дворе.

— Камбили, это мои подруги из класса, — сказала она.

Две девочки поздоровались, а я улыбнулась им. У них были такие же короткие волосы, как у Амаки, блестящая помада и невероятно узкие брюки. Я наблюдала, как они рассматривают себя в зеркале, обсуждают журнал с темнокожей женщиной на обложке, и учителя математики, который не знал ответов на свои собственные тесты, и девочку, которая носила мини-юбки на вечерние занятия, хоть у нее были толстые «уши» на бедрах, и хорошенького мальчика.

— Хорошенький, sha [87] Прошу заметить ( игбо ). , а не привлекательный, — подчеркнула одна из них.

— Это твои настоящие волосы?

Я не поняла, что они обращаются ко мне, пока, рассердившись, Амака не крикнула:

— Камбили!

Девочки обсуждали, какими густыми и длинными выглядят мои волосы. Мне очень хотелось уверить их, что такая шевелюра мне досталась от природы, пошутить, посмеяться и даже попрыгать на месте, как они, но мои губы будто склеились. Мне не хотелось лепетать, поэтому я закашлялась и убежала в туалет.

В тот вечер, когда стол накрывали к ужину, я услышала, как Амака спрашивает:

— Мам, ты уверена, что они нормальные? Камбили вела себя как atulu [88] Овца ( игбо ). , когда пришли мои друзья.

Амака не повышала, но и не понижала голоса, поэтому я хорошо ее слышала из другой комнаты.

— Амака, у тебя есть право на собственное мнение, но ты обязана обращаться со своими кузенами с уважением. Ты это поняла? — жестко ответила тетушка.

— Я всего лишь задала вопрос.

— Обращаться с уважением означает не называть свою кузину овцой.

— Она ведет себя как-то нелепо. Да и Джаджа странный. С ними что-то не так.

У меня дрожали руки, пока я пыталась расправить свернувшийся угол скатерти. Рядом с пальцами ползла целая цепочка крохотных муравьев имбирного цвета. Тетушка Ифеома велела не обращать на них внимания, поскольку они никому не причиняли вреда, а избавиться от них никак не удавалось. Они жили здесь с момента постройки здания.

Я выглянула в гостиную, чтобы понять, слышал ли Джаджа слова Амаки, но он был слишком поглощен происходящим на экране. Казалось, что лежать на полу рядом с Обиорой и смотреть телевизор для него самое привычное дело. Так же он выглядел и в саду тетушки Ифеомы на следующее утро, правда, садом он действительно занимался и раньше, задолго до того, как мы сюда приехали.

Тетушка Ифеома предложила мне присоединиться к ним в саду, чтобы аккуратно обобрать с кротона начавшие желтеть листья.

— Правда, красивые? — спросила тетушка. — Посмотри, какие яркие цвета на листьях: зеленый, розовый и желтый. Как будто Господь уронил кисть с красками.

— Да, — обронила я. Тетушка Ифеома смотрела на меня, а я гадала, насколько более унылыми выглядят мои ответы по сравнению с восхищением брата. Он и правда влюбился в этот сад.

С верхнего этажа спустилась ребятня и наблюдала за нами. Им было лет по пять: непрекращающийся вихрь запачканной едой одежды и быстро сказанных слов. Они говорили с тетушкой Ифеомой и между собой, а потом один из них повернулся ко мне и спросил, в какую школу я хожу в Энугу. Я вздрогнула и вцепилась в еще зеленые листья кротона, вырвала их и стала смотреть, как капает с веток едкий сок. После этого тетушка Ифеома сказала, что если я хочу, то могу вернуться в дом. А еще она сказала мне о книге, которую только что закончила читать и которая мне непременно понравится. Книга в выцветшей синей обложке лежала на столе в ее комнате. Называлась она «Увлекательная повесть жизни Олаудаха Экиано, или Густава Вазы, африканца».

Я сидела на террасе с книгой на коленях и наблюдала, как одна из малышек гоняется за бабочкой в палисаднике. Бабочка, медленно хлопая черными крыльями с желтыми пятнами, словно дразнясь, то взлетала, то садилась снова, и пушистое облако волос на голове девочки подпрыгивало в такт ее шагам. Обиора тоже сидел на террасе, только на солнечной стороне, и ему приходилось щуриться, чтобы не пускать солнце сквозь толстые стекла очков. Он тоже наблюдал за девочкой, но отстраненно, медленно повторяя имя Джаджа, разделяя оба слога.

— «Аджа» значит песок или оракул. Но «Джаджа»? Что значит имя «Джаджа»? Оно не на игбо, — наконец провозгласил он.

— На самом деле меня зовут Чуквука. А Джаджа — это детское прозвище, которое крепко прилепилось, — Джаджа стоял на коленях. На нем были только джинсовые шорты. На голой спине перекатывались мускулы.