Вацлав Михальский - Мир тесен

На самой кромке правого берега каньона повис ласточкиным гнездом диспетчерский, командный пункт стройки. Каждое утро главный инженер строительства или его заместитель проводят здесь так называемый селектор — совещание со всеми начальниками служб по телефону: один говорит, а все слушают, иногда перебивают, спорят. Домик КП остеклён вкруговую — всё перед глазами. А если не хочется смотреть через стекло, можно выйти на балкон с железными поручнями, оттертыми до синеватого блеска; или еще дальше — на двенадцатиметровую консоль, что вынесена над самой бездной, как крыло самолёта. С этого пружинящего под ногами крыла, панорама стройки видится особенно четко, всё перед тобой, словно на огромном макете. Бетонная пробка плотины высотой в пятьдесят и шириной в тридцать метров кажется отсюда тёмно-серой дугой, закрывшей вход в каньон. Скоро над этой пробкой поднимется арочная часть плотины. Высота арочной части будет стовосемдесят восем метров, толщина плотины по гребню — всего шесть метров. Таких плотин в нашей стране ещё не возводили. На белом макете, что стоял в домике КП, плотина выглядела очень красиво, в ней чувствовалась и грациозность, и простота, и мощь.

По пятницам, с пяти до семи вечера, главный инженер проводил оперативные совещания не по селектору, а как он говорил «живьём».

Сегодня была пятница. «Пойди, старик, — сказал Славе его редактор, — мы давно ничего острого не давали, а на оперативках обычно выковыриваются такие вопросы, что ой-ё-ёй! И тебе наука будет». Слава взял чистый блокнот и пошёл. Смирнов приобщал его к журналистике по известному принципу: бросай с лодки в воду, побарахтается, нахлебается, а там и поплывёт. Отправляясь всякий раз на задание, Слава с большим трудом превозмогал робость, боязнь показаться глупым и неумелым, испытывал такое напряжение всех сил, что сохло во рту. Ведь он должен был всякий раз так расположить к себе людей, чтобы они раскрылись, отличить основное от второстепенного, вникнуть в дело, да к тому же ничего не перепутать, не переврать. А потом начиналось главное мучение — хотелось этого, или нет, но нужно было садиться и писать. Иной раз написать удавалось неожиданно легко, а иногда, материал, казавшийся ярким и значительным, никак не ложился в строку, не вязался в страницу. И тогда начиналась такая тупая, тяжелая работа, Слава чувствовал себя таким беспомощным и жалким, что хоть плачь, хоть лоб разбей. «Да, не мудри, старик, чего ты мудришь? — обычно говорил в таких случаях Смирнов. — Не психуй, пиши, как пишется». Это был правильный совет, но следовать ему оказывалось не так-то просто. Словно какая-то заслонка опускалась в душе и не было ни слов, ни мыслей, ни чувств, ни прежнего умения, одна лишь серая гнетущая тяжесть долга.

Слава пришёл на оперативное совещание, когда люди еще не собрались. Но вот к КП стали подъезжать «Волги», «Москвичи», «газики», а те из руководителей служб, что не имели персональных машин или работали поблизости, подходили на своих двоих.

Подъехала белая «Волга» главного инженера стройки Виктора Алексеевича Ермилова. Он вышел из машины, как всегда подтянутый, в чистой белой рубашке с короткими рукавами, в брюках в стрелочку, гладко выбритый, с улыбкой, которую местные остряки прозвали голливудской. У него был здоровый цвет лица, по-детски припухлые губы, живые серые глаза, становившиеся в минуты гнева ледяными, русые, седеющие волосы, белые ровные зубы. Среднего роста, спортивного телосложения, подвижный, он был словно аккумулятор энергии, казалось, она исходила от него волнами. Наблюдательному человеку особо бросались в глаза белые каёмки аккуратно подпиленных ногтей, каёмки подчеркивали длину ногтей, красоту рук, придавали им некий артистизм. Он не расставался с пилочкой, всегда вертел её в руках и любил повторять строку из «Онегина»: «Быть можно дельным человеком и думать о красе ногтей». Насчет голливудской улыбки верно подметили. Все люди в жизни немножко артисты, а «главному» это свойство было присуще в большей степени, чем многим другим. Он любил свою роль, играл её всерьёз, с упоением. Это была роль еще молодого, но уже много повидавшего, талантливого, знающего себе цену руководителя нового типа, широко образованного, смело берущего на себя всю полноту ответственности, руководителя, который как бы уже перерос свою должность и вправе рассчитывать на большее. Нужно сказать, что для этой роли у Виктора Алексеевича Ермилова были хорошие данные. Три года тому назад, тридцати пяти лет от роду, он получил под свою команду, всю эту гигантскую, уникальную стройку, на которой, не говоря уже ни о чём другом, трудилось шесть тысяч человек. Несмотря на молодость, за его плечами была работа на сооружении двух гидроэлектростанций в Сибири, десятки статей в специальных журналах, степень кандидата технических наук, хорошее знание немецкого и английского языков. Последнее позволяло ему аппелировать к иностранным источникам, что всегда, в любой аудитории, производило неизгладимое впечатление. «Главный» был бесспорно талантлив. Это он предложил пустить реку по временному тоннелю, пока не будет закончен основной, благодаря чему работы в котловане начались на полгода раньше срока. Это был смелый шаг, смелый, как и всё талантливое, неожиданное. Риск блестяще оправдался. Сергей Алимович рассказывал Славе, что пробить это дело «главному» было не просто, что он выдержал трудную борьбу с противниками риска.

Совещание началось. Вдоль стеклянных стен внутри домика, буквой «П», шёл узкий полированный стол, за ним, спинками к стенам, стояли стулья. Замыкал прямоугольник необыкновенно широкий и длинный диспетчерский пульт, оборудованный всеми средствами связи от телефона до телевидения.

Слава держался рядом с Алимовым. Когда все умостились и «главный», призывая ко вниманию, постучал карандашом по крышке пульта, в домик вошёл рослый мужчина лет тридцати, неловко содрал с головы оранжевую каску и, поискав глазами свободное место, сел рядом со Славой. Потянувшись через него, поздоровался за руку с Сергеем Алимовичем:

— Ну, как, борода, твоя банда сдаёт экзамены?

— Спасибо, Леня, сдуваем, — чёрные, близко посаженные глаза Алимова ласково и озорно засветились.

— Докладывает СГЭМ, — сказал «главный».

Слава уже привык к местным сокращениям: СГЭМ — спец-гидро-электромонтаж; POP — район основных работ; УМСРИТ — управление механизированных строительных работ и транспорта; КБХ — карьеро-бетонное хозяйство и всё в таком же духе. Исключая себя и главного инженера, Слава насчитал в комнате двадцать девять человек. Он знал, что все они руководители хозяйств, многие из них фактически не состоят в прямом подчинении не только главному инженеру или начальнику стройки, но даже и областным властям. Алимов уже посвящал Славу в сложную систему подрядчиков, субподрядчиков, заказчиков, но он так и не понял её толком — слишком она была громоздка, запутана, порой нелогична.