Натали Азуле - Тит Беренику не любил

Бывает, на него найдет минутный страх, и он пытается отговорить свою девочку, но жена каждый раз возражает: она безмерно рада видеть, что ее собственное благочестие передается с кровью и ожило в их общем теле, ее и дочерей. А Жану представляется король, который не потерпит рядом с собою человека, чья дочь ушла туда , — только так, презрительно и с отвращением кривясь, он говорил об этом месте за обедами в Марли. И ему нравится, как замирает Жан, — пусть знает, какова цена за честь делить с ним трапезу. Но перевешивают доводы Катрин, Жан почти верит, что его потомство послужит лучше, чем он сам, спасению его души. Сыновья сохранят его имя, а дочери отмоют и очистят текущую в их жилах отцовскую кровь. Он вспомнил все, о чем рассказывал Амон, беседуя с ним в лазарете: только они, эти девы, кровоточат непорочно, как сам Иисус.

Однако все переговоры оказались безуспешны. Жан забирает дочь из Пор-Рояля. Он опечален этим вынужденным шагом, хоть и вздыхает с облегчением. А девочка верна призванию и с каждым днем все больше истощает себя покаянием и постом. Иссохшие от жажды губы потрескались, по коже расползлись, как мыши, иссиня-черные кровоподтеки. Жан в ее возрасте терпел разве что боль от разбитых коленок, поэтому, глядя на дочь, не может не гордиться. Но она тяжело заболела. Тогда без всяких колебаний он рассказал ей всю историю Жаклины, которую когда-то сам услышал лунной ночью. И под конец рассказа узнал в ее глазах тот гнев, который распирал его. Теперь она без возражений согласилась выйти замуж. Как и отец, она мечется в разные стороны.

«Лучше бы вам уничтожить ее, — шепчет король ему на ухо. — Мы оба так ее любили, но сегодня, в двух шагах от ада, не следует ли нам обоим от нее отречься?» И умолкает, не договорив. Издатель Жана, принимая его последние поправки, уточняет, действительно ли он намерен включить в первый том «Беренику»? Не лучше ли в новом издании просто-напросто обойтись без нее? Жан негодует и грозится поменять издательство. Чтобы вместить его жизнь, нужны — все говорит ему об этом — два совершенно разных, два отдельных тома. Порой, закрыв глаза, он представляет себе палестинскую царицу, переходящую в потемках из одного тома в другой и умоляющую не бросать ее. Она цепляется там, в пустоте, за руку Жана, а король, напротив, разжимает руку. Никогда больше Жан короля не увидит, не подойдет к нему, не ощутит аромат флердоранжа, не поймает на себе благоговейный взгляд лакеев.

Однажды утром его пронзила страшная боль в левом боку. Он не сказал о ней жене, признался только Никола. А тот ответил, что каждое его письмо читает со слезами. С тех пор Жан думает лишь о своей семье и о своем спасении, а в связи со спасением — об одном из зверей, притаившихся у него на столе, — о книге про монастырь в лощине. Он ее пишет из последних сил, двигаясь против течения времени, но держит это в тайне ото всех, и даже от Агнессы, чтобы король не смог отнять у него рукопись, тем более что слухи о его опале расходятся так же стремительно, как растет его опухоль. Во сне он видит, будто спрятался в какой-то роще, чтобы король его не видел, чтобы не мешать прогулке государя, затаиться, исчезнуть. Вдруг роща загорается, трещат деревья, листья корчатся в огне, как души грешников. И каждая струйка черного дыма — нить, которой он привязан к преисподней.

10 октября 1698 года он составил завещание. Много часов, пересиливая боль, просидел над ним в кабинете. Имуществом распорядился быстро и без колебаний, но долго не решался написать, что хочет упокоиться рядом с Амоном. А написав, был счастлив, давнишний пласт распаханной земли мягко накрыл его и пригасил недуг. Ему даже хватило сил отдать врачу черную книгу, которую он не успел закончить, чтобы тот сохранил ее в тайне. В апреле следующего года настало время выполнить его последнюю волю.

Апрельский ветер обдувает, точно две склоненные головы, два скромных надгробия без эпитафий на кладбище в монастыре Пор-Рояль.

Тит умер.

Это написано в газете. Беренике никто больше не присылал никаких сообщений, она узнала эту новость так, как хотела, как должна была узнать: она уже давно читала некрологи в надежде увидать это известие написанным черным по белому. Только оно ей было нужно. Не какой-нибудь там переезд и даже не болезнь — всего этого мало. Нужно было событие, соразмерное той пустоте, которая осталась у нее в душе после его ухода, и чтобы ей о нем не сообщили прямо, а чтоб известие о нем попалось на глаза вот так, случайно, ведь не каждый день она просматривает газету, да и легко могла бы не заметить его имя в траурной колонке. Тит должен был погибнуть всего в десятке километров от нее, но чтобы до нее дошел лишь отголосок, а мог и не дойти, взгляни она в другую сторону, отвлекись на минуту; и мысль о том, что она могла ничего не узнать, ошеломила ее в сто раз больше, чем само событие. Конечно, она знала, что он при смерти, конечно, это было предсказуемо, и все же на нее дохнуло стужей.

Тит умер.

Она обшаривает взглядом вдоль и поперек клочок газетной полосы, который уделили этой новости. Первой в процессии идет Империя, опирается на запятую, «супруга покойного». Потом все дети. Береника сфотографировала страницу телефоном и послала подруге. «Ведь это правда его имя, это и правда Тит?» Подруге непонятно, чему удивляться: «Но ты ведь этого ждала?» Да-да, конечно, но не в этом дело… Береника едва удержалась, чтобы не пояснить цинично: ясно, что умер, но точно ли он.

Тит не мог бы прожить больше двух лет в разлуке с Береникой, так было и в римской истории: наказанный богами, император погиб от малярии. Она ликует. Так же, как получив последнее из сообщений Империи. «Если вы не придете, он будет и дальше ужасно страдать. Как говорят врачи, он не отпускает себя, не дает себе умереть. Я рассказала им о вас — теперь даже врачи, представьте себе, знают, кто вы, они уверены, что с этим все и связано, если бы вы тогда остались, он бы уже ушел. Лучше бы вы остались, что ли… По десятибалльной шкале его боль достигает 9,5 или даже 9,7. Такую муку невозможно пожелать и худшему врагу. «Возможно, — живо возразила Береника, — и я молюсь, чтоб его боль еще усилилась, дошла до 9,9, до 10, пусть с его телом будет то, чего никто не знает, что начинается, когда температура поднимается за 41 градус, пусть его скрючат жуткие конвульсии. Пускай для болей Тита докторам придется делать новую шкалу». Никогда бы она не поверила, что может быть такой жестокой, но наблюдать мучения Тита и Империи ей доставляет несказанное блаженство.

Она ликует, даже над его могилой, напряженно застыв. Переплетаются взгляды: Береника с Империей глядят друг на друга, дети — то на нее, то на мать, тут же взгляд их знакомой, что в прошлый раз вела ее наверх, и из всей этой путаницы Береника пытается, будто играя в микадо, вытащить собственный взгляд, не тревожа другие. Потом, устав от мельтешения, отстраняется и сосредоточенно смотрит на цветочный венок, еле видный под грудой других, на нем — цитата из Расина, которую никто тут не узнает: «В последний раз — прощайте, государь!» [81] Жан Расин. Береника, V, 7.