Иммануил Кант - Иммануил Кант. Критика чистого разума. Критика практического разума. Критика способности суждения (сборник)

Есть два вида красоты: свободная красота (pulchritude vaga) и только привходящая красота (pulchriudo adhaerens). Первая не предполагает никакого понятия о том, чем должен быть предмет. Вторая предполагает такое понятие и совершенство предмета соответственно этому понятию. Первые называются (самостоятельно существующими) красотами той или этой вещи. Вторая, как присущая понятию (условная красота), придается объектам, которые стоят под понятием особой цели.

Цветы – это свободная естественная красота. Что за вещь цветок, едва ли кто-нибудь знает, кроме ботаников. И даже они, которые знают, что это орган оплодотворения растений, когда говорят о цветах на основании вкуса, не обращают внимания на эту цель природы. Следовательно, в основу этого суждения не полагается никакого совершенства того или другого вида, никакой внутренней целесообразности, к которой относилось бы это соединение разнообразного. Многие птицы (попугай, колибри, райская птица), много черепокожих животных моря – сами по себе красота, которая не присуща ни одному предмету, определяемому по понятиям в отношении цели, они нравятся свободно и сами по себе. Так, рисунки à la grecque, резьба на рамах, лилии на обоях и так далее сами по себе ничего не означают, они ничего не представляют, не дают никакого объекта под определенными понятиями, они суть свободная красота. К этому же роду можно отнести и то, что в музыке называется фантазиями (без темы), даже всякую музыку без текста.

В оценке свободной красоты (только по форме) суждение вкуса чисто. Это не есть понятие о какой-либо цели, которой должно служить разнообразное для данного объекта, где предполагается, что именно это и должно быть представлено. В таком случае свобода воображения, которая как бы играет в наблюдении фигуры, только ограничивалась бы.

Но красота человека (и под этим общим правилом красота мужчины, женщины или ребенка), красота лошади, здания (как церкви, дворца, арсенала или беседки) предполагают понятие о цели, которая определяет, какой должна быть вещь и, значит, определяет понятие о ее совершенстве. Это, следовательно, условная красота. Так же как соединение приятного (ощущения) с красотой, которая, собственно, касается только формы, вредило чистоте суждения вкуса, так и соединение доброго (для чего именно это разнообразие было хорошо для самой вещи по ее цели) с красотой вредит его чистоте.

Многое, при созерцании непосредственно нравящееся в каком-либо здании, следовало бы устранить, если бы только оно не было церковью. Фигуры, украшенные всевозможными завитушками и легкими, но правильными цветами, как делают новозеландцы со своей татуировкой, могли бы нечто делать прекрасным, если бы только это не было человеком. И человек мог бы иметь гораздо более тонкие черты и более приятные и кроткие очертания лица, если бы только он не должен был представлять мужа, и притом воинственного мужа.

А наслаждение от разнообразного в вещи по отношению к внутренней цели, которая определяет ее возможность, есть наслаждение, основанное на понятии. Но наслаждение от красоты есть такое, которое не предполагает ни одного понятия, а непосредственно соединяется с представлением, через которое предмет дается (а не с тем, через которое он мыслится). Если суждение вкуса по отношению к последнему зависит от цели первого как суждения разума и через это ограничивается, то это уже не есть свободное и чистое суждение вкуса.

Хотя вкус через это соединение эстетического наслаждения с интеллектуальным выигрывает в том отношении, что он фиксируется и притом становится всеобщим, но по отношению к известным, целесообразно определенным объектам, здесь ему можно предписывать правила. Но тогда это не правила вкуса, а только правила условий соединения вкуса с разумом, то есть прекрасного с добрым, через что первое становится пригодным инструментом для намерений последнего, чтобы тому настроению души, которое получается само собой и субъективно имеет всеобщую значимость, подставить тот образ мышления, который можно создать только посредством трудной преднамеренности, но который имеет объективно-всеобщее значение. Но, собственно, ни совершенство ничего не выигрывает через красоту, ни красота ничего не выигрывает через совершенство. Но так как нельзя избежать, если представление, через которое нам предмет дается, мы сравниваем с объектом (по отношению к тому, чем он должен быть) через понятие, чтобы вместе с тем не сопоставлять его и с ощущением в субъекте, то, если два душевных состояния совпадают, выигрывает вся способность представления.

Суждение вкуса только тогда было бы чистым по отношению к предмету определенной внутренней цели, если бы тот, кто высказывает это суждение, или не имел бы никакого понятия об этой цели, или в своем суждении от нее отрешался.Но тогда он, хотя бы суждение его вкуса и было правильным, так как он судил о предмете как о свободной красоте, все-таки заслужил бы порицание со стороны другого, который смотрел бы на красоты в нем как на условные свойства (смотрел бы на цель предмета) и заслужил бы обвинение в дурном вкусе, хотя бы оба по-своему судили правильно, один соответственно тому, что он имел перед внешними чувствами, другой соответственно тому, что он имел в мысли. Через это различие может возникнуть некоторый раздор между судьями вкуса о красоте, когда им покажут, что один стоит за свободную, а другой – за условную красоту, первый дает чистое, а второй – прикладное суждение вкуса.

Нельзя дать никакого объективного правила вкуса, которое через понятие определяло бы, что прекрасно. Всякое суждение из этого источника есть эстетическое, то есть чувство субъекта, а не понятие об объекте служит основой его определения. Искать принцип вкуса, который давал бы общий критерий прекрасного через определенные понятия, – это бесплодное усилие, так как то, чего ищут, невозможно и в себе самом противоречиво. Всеобщая сообщаемость ощущения (нравится или не нравится), и притом такая, которая имеет место без понятия, согласие, насколько это возможно, всех времен и народов по отношению к этому чувству в представлении известных предметов – это эмпирический, хотя слабый и едва ли достаточный для задачи критерий происхождения вкуса, доказанного столь многими примерами, от глубоко скрытой для всех людей общей основы согласия в оценке форм, в которых им даются предметы.

Поэтому на некоторые продукты вкуса смотрят как на образцовые , как будто бы вкус можно приобрести путем подражания другим. Вкус всегда должен быть личной способностью. Тот, кто подражает образцу, поскольку он достигает своей цели, хотя и обнаруживает уменье, но обнаруживает вкус только постольку, поскольку он сам может судить об этом образце [53]. Но отсюда следует, что высший образец, первообраз вкуса – только идея, которую каждый должен создать себе сам и по которой он должен судить все, что может быть объектом вкуса, примером оценки путем вкуса, и даже чужой вкус. Идея означает, собственно, только понятие разума, а идеал – представление отдельного существа как адекватного этой идее. Поэтому каждое суждение вкуса, которое основывается на неопределенной, конечно, идее разума о максимуме, но в то же время может быть представлено не через понятие, а только в частном представлении, лучше называть идеалом прекрасного, какой мы стремимся в себе создать, хотя мы им и не обладаем. Но оно будет идеалом только воображения именно потому, что основывается не на понятиях, но на изображении, а способность изображения есть воображение. Но каким образом мы доходим до такого идеала красоты? Априори или эмпирически? И какой вид красоты пригоден для этого идеала?