Алекс Тарн - Шабатон [Журнальный вариант]

В кафе они взяли по тарелке пельменей и графинчик водки. Подняв граненую стопку, Смирнов улыбнулся.

— Впервые пью с сыном. Ну, давай…

— Сегодня у вас прямо-таки день открытий, — съязвил Игаль.

— Есть такое дело… Так вот, возвращаясь к тем временам, еще до твоего рождения. В 54-м я окончил юрфак, поступил в аспирантуру и параллельно начал работать в конторе.

— В конторе?

— На Лубянке, — пояснил Сергей Сергеевич. — Тремя годами позже мне дали старшего лейтенанта и приставили к Науму Григорьевичу — в тот момент его только-только завербовали в сексоты. У меня, аспиранта, было идеальное прикрытие. Мы с ним играли в наставника и любимого ученика. Никому и в голову не приходило, что я передаю герою Колымы задания и получаю взамен еженедельные отчеты.

— Да уж… — мрачно кивнул доктор Островски. — Давайте-ка по второй…

Они выпили снова.

— Я закажу еще?

— Заказывайте, — махнул рукой Игаль. — Раз пошла такая пьянка…

Отец и сын помолчали, повлажневшими глазами разглядывая интерьер дешевой кафешки.

— Ну вот… — сказал наконец Смирнов. — А потом произошла катастрофа. Я влюбился в Нину и потерял голову. Забыл обо всем. Чтоб ты понимал: подобные отношения с объектом или его родственниками у нас категорически запрещены. Как ни крути, я совершал должностное преступление, но ничего не мог с собой поделать. Мы любили друг друга — я и твоя мать…

— Как трогательно…

Смирнов сердито хлопнул ладонью по столу.

— Перестань! Я говорю правду — все, как было тогда. Не хочешь слушать — закончим прямо сейчас. Но издеваться над этим я не позволю.

— Извините, — пробормотал доктор Островски. — Просто ничего подобного не ожидал. Трудно свыкнуться. Пожалуйста, продолжайте.

— Когда Нина забеременела, я написал заявление об уходе и пошел к своему начальнику. Его звали подполковник Черышёв. Так и так, говорю, Николай Викентьевич. Судите меня, стреляйте меня, режьте меня на части, но от любви не убежишь. Он посмотрел на меня и спросил: «И куда ты пойдешь? Грузчиком в гастроном? После такого из конторы уходят только с волчьим билетом…»

«Да хоть и грузчиком», — сказал я. Ты можешь мне не верить, но я действительно был тогда готов на все.

«А ты подумал, что это рано или поздно всплывет? — спросил он. — Невозможно жить с женщиной и скрывать от нее такие вещи. Твоя Нина так или иначе узнает, что ты работал в КГБ и курировал ее отца. Что ее отец — осведомитель и провокатор. Ну, а потом недолга дорога и до главного открытия — что он никакой ей не отец, а лгун и самозванец… Как ты думаешь, она сильно обрадуется?»

И вот тут я призадумался всерьез, Игорь. Ты ведь знаешь, чем был для твоей мамы тот мнимый Наум Григорьевич. Она любила его больше, чем меня… Да что там меня… — она любила его больше жизни. Думаю, что и я ей понравился прежде всего как ученик обожаемого отца. Если папа кого-то выделяет, значит, его нельзя не любить… — где-то так.

— И вы согласились со своим подполковником?

Смирнов отрицательно покачал головой и в очередной раз разлил водку по стопкам.

— Давай, сын…

Они выпили и сморщились совершенно одинаковым образом.

— Что было потом?

— Потом… — вздохнул Сергей Сергеевич. — Потом Черышёв арестовал меня — прямо там, в своем кабинете. Вызвал охранника и приказал отвести в одиночную камеру внутренней тюрьмы. Тридцать суток гауптвахты. Мол, посиди, подумай, как жить дальше. Тридцать суток я сидел, думал и не придумал ничего нового. Но, как выяснилось, нашлись те, кто подумал за меня. Давай…

— Вас услали в Сибирь?

— Намного дальше, — усмехнулся Смирнов. — По окончании гауптвахты меня опять доставили к подполковнику Черышёву. Я думал, он снова начнет уговаривать, но вышло иначе. Черышёв взял со стола папку, достал из нее листок и передал мне. Это было мое новое назначение. Меня отправляли вторым секретарем советского посольства в Эфиопии. Черышёв сказал, что самолет вылетает через два дня.

«Это приказ, — сказал он, — а ты пока еще на службе и знаешь, что приказы подлежат безоговорочному исполнению. С деталями тебя ознакомят на месте. Твои вещи уже собраны и ждут тебя здесь, так что нет необходимости суетиться, паковать чемоданы и бегать по знакомым. Товарищи о тебе позаботились, можешь просто вернуться в камеру».

«Снова на гауптвахту?» — спросил я.

«Конечно, нет, — ответил Черышёв. — Свои тридцать суток ты уже отсидел. Теперь считай это не камерой, а комнатой отдыха». Он вышел из-за стола, проводил меня до двери и даже приобнял на прощанье. Потом, мол, еще скажешь спасибо, что я тебе, дураку, жизнь спас…

— И как — действительно сказали?

Смирнов пожал плечами.

— А ты как думаешь? Вот он я перед тобой, один-одинешенек. Так и не женился, ни детей, ни внуков. Ты меня знать не хочешь, Мишку я знаю только по фотографиям. За что тогда благодарить подполковника Черышёва? Через два дня меня посадили в машину и отвезли к самолету — прямиком в пробуждающуюся Африку. В конце пятидесятых — начале шестидесятых работы там было невпроворот. Дипотношения с черными странами, Конго-Лумумба и прочие интересности. Первый отпуск мне дали только через три года. Вот и вся история. Давай…

Они допили второй графинчик.

— И что, даже не пробовали позвонить?

Смирнов горько усмехнулся.

— Пробовал. Но исход этих попыток был известен заранее. На мне уже лежало клеймо мерзавца, который предал своего учителя и бросил девушку, едва узнав о ее беременности. Нина швыряла трубку, едва услышав мой голос. Да и что бы я ей сказал? Открыл правду? Кому она на хрен сдалась, моя правда?

— А мне, своему сыну? — спросил Игаль, глядя в сторону. — Почему вы не рассказали об этом мне?

— Да ровно потому же! — мучительно скривившись, отвечал Сергей Сергеевич. — Этот гад заменил тебе отца. И он ведь действительно любил тебя, а ты любил его. Я знаю, я видел вас вместе. Наблюдал издали, из-за угла, как во время слежки. У тебя было нормальное хорошее детство. Представь теперь, что я вмешался бы, начал скандалить, предъявлять права… Нет уж… Я просто решил, что лучше оставить все как есть. Лучше для тебя, лучше для Нины.

— Тогда почему вы рассказываете об этом именно сейчас?

Смирнов удивленно поднял брови.

— Ну и вопрос… По единственной причине, дорогой Игорёк: мой секрет перестал быть секретом. Ты и без меня каким-то образом узнал правду. Или часть правды, неважно.

— Мама не знает…

— И хорошо, — кивнул Сергей Сергеевич. — Пусть так и остается. Не вздумай…

— Конечно.

Какое-то время отец и сын сидели молча, думая каждый о своем.

— Пойдем на воздух, — сказал Смирнов. — Надо тебя хорошенько проветрить, а то Наташа рассердится.

Они снова вышли на бульвар. Ноги доктора Островски слегка заплетались, и он не возражал, когда Смирнов взял его под локоток. Вдруг Игаль резко остановился.