Юрий Антропов - Ивановский кряж

— Дозировщица в химцехе, — подтверждает Иван Игнатьевич.

— Мне так глянулась ее работа, — ведет свое тесть, — халатик белый, как у врачихи. А потом что вышло? Собралась да уехала. И кем она теперь там, на своем курорте?

— Марии нездоровилось тут, — заступается Аня. — Желтая вся была, а теперь, пишет, румянец появился.

Катя удивляется: ишь ты, у Марии румянец! — а Сане этот разговор чем-то не нравится. Он все еще не может уняться после открытого выпада Ивана Игнатьевича и только ждет повода, чтобы отыграться.

— Хм, румянец… — ухмыляется он. — Давайте посылайте тогда на юг за румянцем и Борьку с Наташкой. А то у них щеки не шибко красные. Того и гляди кровью брызнут.

— Да мы же их не за румянцем отправляем! — вскидывается Иван Игнатьевич. — Этого в нашем роду не водится, чтобы по курортам разъезжать. Я сам за всю свою жизнь один раз только и был в санатории. Да и то не до конца срока…

— Знаем-знаем! — смеется Катя, исподволь поддерживая мужа. — На табаке погорел.

— Вот он и перешел теперь на леденцы. Снова, видно, на курорт собирается. К Марии небось.

— А может, и поеду!

— С печки на горшок… — это уже Аня встревает.

— Интересно… По-твоему, я опять весь отпуск должен этой чертовой даче отдать? Да пропади она… — заранее сопротивляется Иван Игнатьевич. — Я же сто лет нигде не был! К братке Устину в деревню выбраться не могу. А с браткой Наумшей вообще уж столько не виделся — даже не припомню сколько. Это хорошо еще, что он теперь в Крыму осел, заодно с Марией и попроведал бы я его. Он же мотался по белу свету-то… — Иван Игнатьевич, жалостливо сморщившись, качает головой. — Охота посмотреть, какой он стал теперь. Он младший средь нас троих, самый шебутной был… А отпуск я могу и весной взять, — оживляется Иван Игнатьевич, заметив, что Аня тоже пригорюнилась, сочувствуя ему. — Хотя у меня по графику осенью, но Манукян не откажет.

— А кто это, Манукян-то? — с озабоченным видом спрашивает тесть, с умыслом, чтобы поддержать зятя, переводя разговор в деловое русло, словно речь уже идет о том, с какого именно числа просить отпуск для поездки к родне.

— Манукян у нас начальник электролитного. Мой хозяин.

— А! — вроде как обрадованно произносит тесть. — Тогда конечно. С какой стати он откажет? Разве ты плохо работаешь, мало клеишь им чуней?

— Вот и съездим на юг весной вместе с ребятишками, с Наткой и Бориской. Тебя, мать, тоже должны отпустить из конторы. Подкопим деньжат на дорогу…

Готовая уже согласно кивнуть, Аня вдруг осудительно замечает:

— С ребятишками он махнет… Ну и сказанул! Лучшего ничего не мог придумать? Бориске же в армию весной, голова твоя садовая! А Натка на днях заявляет мне, — как бы тоже, в свою очередь, жалуясь, говорит она матери, — дескать, поеду на БАМ!

— Ку-уда-а?! — даже приподнимается с места Иван Игнатьевич, но Аня и не думает повторять, и тогда он, не сразу осознав смысл этой новости, с обиженным недоумением смотрит на тестя. — А мне она ничего такого не говорила, Натка-то… Я ж недавно с нею беседовал…

— Ты вообще про своих детей ничего не знаешь, что они и как, — дождавшись своей минуты, упрекает его Аня. — Про свои шлаки только и помнишь.

— Про какие шлаки? — спрашивает Саня.

— Да про те, что в терриконе. Он жить без них не может. Разгребать их собирается.

— Руками, что ли? — колыхается Саня в смешочке, будто ему и впрямь смешно.

— А то чем…

— Для чего? — с недоумением спрашивает теща, переводя взгляд с дочери на зятя.

— А чтобы дело на старости лет было.

Тут уж не выдерживает и Катя. Вместе с мужем они смеются во весь голос, а Иван Игнатьевич с упреком смотрит на жену.

— Ты, Аня, как скажешь… Что я, разве только про одни шлаки и думаю?

— А то еще про что? Статью-то вот небось не забыл с собой прихватить?

— Чего ее прихватывать? Она у меня в кармане тужурки.

— Во-во! — качает головой Аня. — Статья про эти чертовы шлаки у него в кармане лежит, а письмо от дочери на этажерке забыл.

— От Марии, что ли, письмо? — отводит от зятя новый удар тесть. — Ну, чего она пишет? Как там жизнь, на курорте-то?

И теща, тоже не спуская глаз с Ани, нетерпеливо вытирает руки о фартук, готовая тут же заполучить письмо от старшей внучки и, бросив все дела, прочитать его немедля. И Аня сдается. Слезливо морщась, она достает из рукава блузки сложенное в несколько раз письмо. Теща разворачивает его и идет к кухонной полке, где лежат старенькие очки, а тесть, как бы подводя итог этому негаданному разговору, который ни с какой стороны не касался именинницы — ведь если так дальше пойдет, то и обидеть ее недолго! — выговаривает младшему зятю по возможности мягче:

— Вообще-то, не в этом дело, Саня, кто куда поехал. За румянцем там или как. Главное в том, чтобы дети знали свою правильную дорогу. И тогда в нашем сердце, в нашей памяти они завсегда найдут место. А что касается Ваниных шлаков… Тут ничего смешного тоже нету. Ты, Ваня, — взмахнув рукой, неожиданно возбуждается тесть, — воюй за них, коли такую потребность в себе чувствуешь! Не сдавайся! Я вот, к примеру, когда у нас на бурении…

— Да вы че это седни размитинговались? — не выдержав, отрывается именинница от письма. — Мы же про ребятишек, про ихнюю судьбу, а не про шлаки да бурение!

— Во всех газетах, — тотчас пасует Саня, — на какой странице ни разверни, только БАМ и фотографируют, снимки тринадцать на восемнадцать и даже крупнее. — Он смотрит на Ивана Игнатьевича, как бы говоря, что судьба племянников и племянниц ему вовсе не безразлична.

— Ага, во вчерашней или позавчерашней «Правде», — подхватывает тесть, показывая теперь Саве, что к нему отношение у него не изменилось: мало ли о чем могли они переброситься словом-другим! — Вот в какой-то из этих двух газет как раз есть снимок одной комсомолки: молодая такая стоит возле теодолита.

Он начал рыться в газетах, сваленных как попало на подоконнике, а именинница, снимая последнее напряжение, подоспела тут как тут.

— Во-во! Да вы только гляньте на этого старого кобелину, — шутя возмутилась она, — как он суетится из-за фотографий молоденьких девчат! Ах ты, гусь мокрохвостый! — Она и впрямь замахнулась на него мучной скалкой, но тот ловко увернулся и, похохатывая, усеменил в переднюю комнату, начал расставлять стулья вокруг накрытого стола.

«Ох, дети-дети», — все еще сидя в кухне, думал свое Иван Игнатьевич и, чтобы больше не ввязываться пока ни в какие разговоры, шелестел газетой, будто всецело был поглощен чтением, а сам разглядывал снимок девушки, стоявшей у треноги, представляя на ее месте Наташку. Кто знает, может, и уедет она на БАМ. Гадай не гадай, а девчонке выходить на свою дорогу надо. А там и Бориска на очереди. Тут ли они устроятся или, как Мария с Венькой, завихрятся в другие места — все равно им пускать свои корни, свое дерево, свои ветви. А они останутся вдвоем с Аней как бы неполные — словно корень с комлем от всего-то дерева. По вечерам он по-прежнему будет помогать ей на работе, в этом техснабе, а она все так же будет воевать с мужчинами, которые после трудового дня не идут сразу к своим семьям, а остаются в конторе и режутся в шахматы, а то и, потаенно позвякивая стеклянной тарой, выпивают на морозную дорожку…