Юрий Антропов - Ивановский кряж

Какая-то непрошеная жалость к жене захлестнула Ивана Игнатьевича, ей-то ведь без детей оставаться еще горше. И как бы в утешение пало ему на душу зряшное до смешного желание: чтобы повторилось сегодняшнее утро, когда он возился с этой своей тюрей и весело подзуживал Аню, пробуя угостить ее хлебной мешаниной, а надо было старому дураку, вполне уважая состояние жены, серьезно повиниться перед ней — не только за то, в чем сам виноват, но и за все те большие и малые огорчения, которые выпадают ей каждый день.

Вздохнув, он поднялся, отложил газету со снимком и пошел в переднюю — садиться за стол.

Высокий гость пожаловал в плавилку нежданно-негаданно. Во всяком случае, так решил Иван Игнатьевич. Где это видано, сказал он себе, чтобы первый секретарь обкома ходил по цеху в сопровождении одного лишь директора и начальника цеха?

За четверть века работы на комбинате Комракову не раз и не два доводилось наблюдать со стороны за такими свитами, из которых целую бригаду можно составить. Комплексную. Универсальную. По любому разряду. Хотя, правда, что касается разряда… Они хоть и были когда-то мастера на все руки — те, кто роем облеплял начальство, которое наведывалось на завод из высоких кабинетов, — да ведь это когда было-то! Умение что-то делать конкретно, может, еще и не потеряли, только оно теперь было уже не то, чего там говорить. Но факт остается фактом: тьма-тьмущая разных заводских деятелей ходила, шушукаясь, по пятам за министром там или еще за кем. Из цеха в цех, от ворот до ворот.

Никак не мог понять этого Иван Игнатьевич: зачем столько народу отвлекается? Ведь каждый бросает свою работу на произвол судьбы. Ну, двоих бы и занарядить на сопровождение: директора комбината и начальника цеха. Из плавилки, скажем, направляется гость в электролитный цех — все, товарищ Малюгин, оставайся у своих дверей. Пожали тебе руку — и, будь добр, ступай работай, нечего тянуться вслед за всеми, на пороге электролитного уже другой начальник цеха поджидает, он теперь и будет главный ответчик. Ну, коли так положено, пусть бы еще и парторг сопровождал. Но зачем другие-то, кому вроде как делать нечего, шляются вслед за гостем из цеха в цех? Ведь и толку от них в этот момент никакого. Только топот да шорох за спиной.

А тут — осечка. Не похожа была картина на виденное прежде. Словно услыхал секретарь обкома давние мысли Комракова и не взял с собой никого, кроме нужных людей. Идут себе по цеху. Втроем. Остановятся, поглядят туда-сюда, поговорят — и дальше двинутся. Будто так и надо! Глазам своим не верил Иван Игнатьевич.

Заглянул он в плавилку в обеденный перерыв, словно чуял, что именно сегодня надо наведаться. И только вошел в пролет, прислушиваясь к гудению шахтных печей, как сразу же наткнулся глазами на громадную фигуру Большенарымова. Его-то первого он и заметил. Массивный человек, прямо как живая глыба. И ростом бог не обидел, и в плечах косая сажень. И при всем том подвижный, просто на загляденье! Рядом с ним директор комбината Вахромеев казался щуплым и хилым, хотя дядя был еще тот. А уж про Малюгина и говорить нечего!

Краем глаза уловил Иван Игнатьевич, что плавильщики, все как один, тоже следили за этой троицей. Но от своих рабочих мест, понятное дело, не отходили. Из таких свита не получится. И тут впервые пожалел Иван Игнатьевич, что высокое начальство сегодня как на лобном месте, без шумного суетливого прикрытия. Самый-то момент подойти бы, смешаться с толпой и послушать, о чем они там втроем толкуют, но так просто теперь не примагнитишься к ним, сразу заметят и спросят небось в упор: тебе чего, Комраков?

Иван Игнатьевич не знал и не мог, конечно, знать, что полчаса назад, когда Вахромеев был в обкоме, первый секретарь без всякого предисловия сказал директору:

— Поехали к тебе.

— На комбинат? — не понял тот.

— В плавилку, — буднично уточнил Большенарымов, словно не замечая удивления и даже легкого смятения Вахромеева: ни сегодня, ни завтра, ни в другие ближайшие дни секретарь обкома, насколько это было известно директору, не собирался навещать комбинат. Такие поездки так просто не делаются. Во всяком случае, руководство предприятия обычно ставится в известность заранее.

На машине секретаря обкома они подъехали к самой плавилке. Шофер Вахромеева, которому все это было тоже внове, держался порожняком сзади. Вахромеев даже не успел сказать ему, куда и когда подать машину.

Только в плавилке директор понял, что Большенарымова интересует новая шлаковозгоночная печь. Секретарь обкома бывал раньше в этом цехе несколько раз, хорошо представлял себе, где и что тут, поэтому сразу пошел в дальний конец, за конверторы. Он долго глядел на установку, словно пытаясь прощупать взглядом насквозь все это хитроумное сплетение труб, в которых, как в живых артериях, пульсировала своя жизнь, скрытная, сложная. Весь уйдя в слух, Большенарымов склонил голову набок, и казалось, что тихое равномерное посапывание шлаковозгонки говорило ему о чем-то таком, что огорчало его, вызывая на большом мясистом лице легкую гримасу разочарования. И хотя директор комбината знал, что первый секретарь обкома был по образованию металлург, все же снисходительно улыбнулся украдкой: чего, мол, разыгрывать тут комедию, ведь есть же технические показатели, и намного лучше они стали по сравнению с теми, какие имела прежняя установка.

— Надо строить новый цех, — со вздохом неожиданно промолвил Большенарымов.

— Какой новый, Матвей Егорыч? — машинально спросил директор, все еще улыбаясь.

— Специальный. По переработке шлаков.

Вахромеев нахмурился. Разом отлетело хорошее настроение, словно дал о себе знать приступ застарелой боли. В печенке они сидели у него, эти отходящие шлаки. Посмеиваясь исподтишка над Большенарымовым, он хитрил, обманывая сам себя, делая вид, что по части плавилки ему волноваться нечего, теперь тут все в порядке, реконструкцию закончили, включили в оборот новые резервы производства. Ан нет, погас моментально, стоило Большенарымову копнуть болячку. Ох как ныла душа — ведь тысячи тонн ценнейших металлов лежали в терриконе мертвым грузом! Кому, как не ему, директору крупнейшего в стране комбината, задающего тон во всех начинаниях металлургов, думать об этом? Но думай не думай, а одним махом тут ничего не решишь. Слишком сложное это было дело.

— Цех — не фьюминг-установка, — сказал Вахромеев.

— Само собой… — усмехнулся Большенарымов. И вроде как согласно покивал головой: — Цех — это не шлаковозгоночная печь. Я бы и не стал терять сейчас время, Сергей Михалыч, и твое, и мое, если бы нас с тобой устроила еще одна такая вот шлаковозгонка. Малюгин бы сам с этим справился…