Юрий Антропов - Ивановский кряж

Вахромеев, все еще хмурясь, тоже уставился на заводской пустырь, они заговорили о теплотрассе, которую монтажники тянули как раз в этом районе, а Ивану Игнатьевичу никак не хотелось верить, что разговор с ним окончен и взгляд и кивок Малюгина так и надо понимать, как и хотелось начальнику плавилки: мол, а теперь испарись, Комраков, закрой дверь цеха с той стороны.

«И это все, о чем удалось мне разузнать?!» — будто окаменев на месте, возмутился собой Иван Игнатьевич.

— Я, конечно, извиняюсь… — он прислушался как бы со стороны, достаточно ли в его голосе твердости и уверенности.

Секретарь обкома и директор комбината одновременно обернулись к нему. Иван Игнатьевич заметил, как страдальчески исказилось лицо Малюгина.

— Вопрос у меня к вам, товарищ секретарь. Важный. Уже не столько как металлург его задаю… потому что на другой работе я сейчас, вынужденно… а как член партии, — неожиданно для себя складно вывел Иван Игнатьевич, будто кто подсказал ему, как удержать сейчас внимание секретаря обкома.

— Слушаю вас, товарищ.

— Насчет резервов, значит. Ваша статья так называлась. Вы все правильно обсказали, исключительно даже правильно, но ведь вот какой парадокс получается… — Иван Игнатьевич посмотрел на Малюгина. — Форменный парадокс! Чем больше резервов включит в дело хозяйственник, чем больше он достигнет годового роста продукции, тем больше ему накинут план в следующем году. Ведь накинут? — спросил он Вахромеева, и тот машинально кивнул. — Во! Как пить дать накинут! Извольте радоваться. А как его выполнить, если резервы-то все исчерпаны? Он же, начальник-то цеха или директор, как для самого себя старался, все пустил в оборот, для пользы дела, ничегошеньки про запас не оставил, никаких скрытых резервов, и как ему дать после этого повышенный план?

Секретарь обкома смотрел на Комракова, плохо справляясь со своим смятением. Не потому ему стало не по себе, что человек высказал принародно какую-то запретную мысль и требует на нее немедленного ответа, — нет, ничего особенного в его вопросе не было, обо всем этом и знают, и говорят, где хотят, — смутился Большенарымов потому, что мысль эту не высказал сам в своей статье, воздержался почему-то, хотя все время думал как раз об этом. И вот дождался — простой рабочий вроде как ткнул его носом…

— Я вам отвечу, — сказал секретарь обкома так, как если бы отвечать ему надо было не здесь, на заводском дворе, и не этому человеку в потешных очках, старой тужурке, мятой облезлой шапке и валенках в самодельных чунях, а где-нибудь на партконференции или партийном активе, обращаясь с трибуны к залу. — Я скажу!.. Надо нам и дальше совершенствовать экономическую реформу, систему стимулирования, добиваться, чтобы для каждого коллектива были стабильные плановые задания роста производства на несколько лет вперед.

Иван Игнатьевич помедлил, как бы осознавая сказанное и сопоставляя его со своим мнением, и согласно кивнул.

— Правильно. И я тоже так думаю. Вот теперь я обскажу все своей старухе…

— Кому-у?! — протянул директор комбината.

— Да нет… Это я так. К слову пришлось. Разговор у меня с женой был…

Но тут повалили из цеха наружу парторг Парычев, главный инженер, главный технолог, и еще, и еще… обступили со всех сторон, учтиво здороваясь с секретарем обкома и норовя поближе к нему встать.

«Сбежались все же, — усмехнулся Иван Игнатьевич. — Ну, теперь мне тут делать нечего», — и пошел к себе в бытовку, потому что самое время было начинать работу.

В тот же вечер Петро приперся играть в дурака. Это только предлог был, уж кто-кто, а Иван Игнатьевич, едва лишь увидев его на пороге, сразу понял, что Малюгину сегодня было не до игры.

— Сгоняем в картишки? — якобы бодренько так, непринужденно предложил он, хотя глаза у самого были какие-то замороженные.

— Двое на двое или как?

Малюгин остановился на пороге залы, поводя головой в сторону и прислушиваясь к звукам, доносившимся из кухни.

— Дома, дома твоя партнерша, — хмыкнул Иван Игнатьевич. — Ужин готовит.

— Моей тоже некогда. Стирку затеяла.

— Ну и ладно. Вдвоем сгоняем. Спору будет меньше.

Петро взял с буфета колоду карт и покосился на хозяина, как бы говоря: «Ты так думаешь?»

«А разве нет?» — провокационно уставился на него Иван Игнатьевич.

«Эх, если бы все-то наши споры затевали женщины… — вздохнул Малюгин. — Жить можно было бы. Утром полаются, вечером помирятся. Что дети, что бабы. А вот мы с тобой…»

Может, он как-то иначе подумал, тасуя затертые толстые карты, но у Ивана Игнатьевича был в эту минуту именно такой ход мысли, и поэтому он, снимая «шляпу», сказал без всякого предисловия:

— А чего нам с тобой спорить-то?

— Ну как чего? — не удивился Петро такому моментальному повороту в их разговоре. — Последнее время ты лишь то и делаешь, что задираешь меня своими глупостями.

— Хо, извольте радоваться… Это какими, интересно, глупостями?

— А все теми же… Козыри черви. У меня восьмерка.

— Интересно-интересно… Ходи, у меня козырей нету. Исключительно интересно!

Малюгин хмыкнул, плюнул на палец и, поймав за угол крайнюю карту, шлепнул ее на столешницу.

— Валет крести. Пенсионный возраст у тебя, Иван. Вот и весь интерес.

— А у тебя какой? Не пенсионный? — Задело за живое Ивана Игнатьевича. К тому же карты у него были плохие. — Мы ж с тобой одногодки, Петро, чего ты молодишься-то? Король крести… — он отдал единственную крупную карту — «картинку», остались на руках, как он говорил, одни «шохи».

— Одногодки бывают разные, — возразил Малюгин и кинул червонного валета.

— Козырей даешь?! — Иван Игнатьевич быстро сгреб карты, чтобы Петро не успел передумать и забрать валета назад, как он делал обычно. — Это я приму, пожалуйста. Давай ходи.

Малюгин озадачился: дал маху, выкинул такого козыря за просто так, в самом начале игры.

— Тоже мне одногодки… — буркнул он. — Тебя уже пять лет как списали из плавилки, а мне еще там работать да работать.

— Но тебе ведь тоже шестьдесят! — не сдавался Иван Игнатьевич. — Годы-то те же!

— Те же, но не такие же.

— Хм, не такие же! Приходится удивляться тебе. Хотя и Головастик, а ерунду порешь.

Между тем Малюгин вынужден был пойти с крупной карты, дело дошло до тузов, остальные были козыри, и довольный Иван Игнатьевич, уже как бы и не обижаясь на соседа за такие слова насчет одногодков, охотно принимал. Игра вот-вот должна была переломиться. Петро взял с кона еще одного козыря. Иван Игнатьевич тотчас догадался об этом по тому, как поморщился противник, — приходилось начинать с козыря.

— Сдавайся, Петро.

— Чего это ради?!

— Ну, как хочешь. Тогда погоны из шестерок прилажу тебе.

— Попробуй. Это еще как получится.