Юрий Антропов - Ивановский кряж

Секретарь покосился на державшегося чуть в сторонке начальника плавильного цеха, который заметно растерялся, когда увидел нежданных гостей, и все еще толком не пришел в себя, хотя до этой последней фразы Большенарымова никто ему не сказал ни слова, ни полслова, только молча пожали руку.

— Много ли пользы от нее, от этой дуры! — повышая голос, язвительно продолжал секретарь обкома, с явным недоброжелательством снова уставившись на шлаковозгонку, словно она была живым человеком, в чем-то крепко провинившимся. — Место только занимает. Да мозги вам пудрит… Рапортовали небось в министерство: все в порядке, реконструкция плавилки закончена.

— Так ведь иного выхода пока нет, Матвей Егорыч!

— Есть. Есть, Сергей Михалыч! Цех надо строить, иначе мы будем ковыряться со шлаком до морковкиного заговенья.

— Цех… Легко сказать. Сколько лет мы просим об этом свое министерство?

— А надо не просить, а делать, — с нажимом произнес Большенарымов.

Директора удивил тон секретаря обкома. Словно тот знал что-то такое, чего не знал он, Вахромеев.

— Делать?

— Да, делать. Министерство приняло соответствующее решение…

Так вот оно что! Видимо, секретарь обкома узнал об этом сегодня незадолго до их встречи. Может быть, разговаривал с министерством. И решил подразнить его, директора комбината, помариновать немного. Это он умел и любил.

Они вышли из плавилки. Большенарымову не терпелось тут же решить вопрос о месте будущего цеха, а заодно проверить, как идет строительство западной ветки от ТЭЦ, которая должна будет дать тепло и новому цеху.

Вот тут-то Иван Игнатьевич и пристроился к ним — быстренько подался к дверям и встал в широком проеме так, будто он сам по себе здесь очутился, выглянул на мороз подышать свежим воздухом, на погоду поглядеть и вообще провести оставшиеся полчаса обеденного перерыва по своему усмотрению.

Они разом посмотрели на него. Просто так обернулись, без всякой мысли, и он тоже просто так, из вежливости, взял и поздоровался. Этим-то двоим, высокому начальству, только кивнул — не будет же протягивать им свою лапу! — а с Малюгиным, стоявшим к нему ближе всех, поздоровался за руку. Во-первых, по старой привычке, во-вторых, какое-то чутье подсказало, что надо, надо протянуть ему руку. Черт его знает, почему так подумалось! Умом-то еще и не успел сообразить, что таким-то образом он как нельзя лучше втянется в разговор, а чутье вот и пособило.

Вышло, как по-писаному.

Сначала Петро, заметно поколебавшись, торопливо сунул ему руку и тут же выдернул, как бы говоря: отвязни, отвязни, Иван, только тебя здесь не хватало! И уже отвернулся от него, но дело было сделано: высокому начальству тоже ничего не оставалось, как подать работяге руку. Верно, оно бы и раньше не погнушалось, но в эту минуту вроде как сам бог велел: начальник цеха приветил, уважил, а директор завода что же — и знаться с рабочим классом не хочет? Крепко и с потряхиванием, даже поклонившись слегка, даванул Вахромеев немаленькую пятерню Ивана Игнатьевича. А следом за директором, словно так оно и предполагалось и ждали тут Комракова, не могли дождаться, шагнул к нему и секретарь обкома и тоже потряс ему руку по-мужски, уважительно. От всего сердца и Иван Игнатьевич пожал пухлую, но сильную ладонь Большенарымова и неожиданно для себя встрял в разговор:

— Стоит, зараза, — брякнул Иван Игнатьевич, подчиняясь тому же чувству что-то делать дальше — говорить, не молчать.

— Кто? — удивился секретарь обкома.

Иван Игнатьевич встретился с испепеляющим взглядом Петра, осаживающим его, загоняющим обратно в плавилку, и хотя невольно подался было назад, смущаясь еще и оттого, что не нашел второпях другого слова, не ругательного, но что-то в нем было сильнее немого приказа Малюгина, и он, отвернувшись от начальника плавильного цеха — не его же был начальник-то! — с готовной живостью подхватил вопрос Большенарымова.

— Да кто-кто! Террикон, говорю, стоит и не чешется, испереязви его…

Ну, не пентюх ли?! Вместо одного непотребного слова сразу два выкатил. По штуке на каждое ухо. Лови и удивляйся, секретарь, какие тут говоруны на комбинате.

Большенарымов засмеялся, теперь уже с любопытством приглядываясь к Ивану Игнатьевичу. Вслед за ним расплылся в улыбке и Вахромеев. А уж Малюгину, понятное дело, тоже ничего не оставалось, как сделать вид, что и ему стало весело.

— Не чешется, значит? — переспросил секретарь обкома.

— Ну! Вон какая махина вымахала! А чего ему чесаться, — не сбавляя такого неожиданного в себе напора, сказал Иван Игнатьевич, — если сами-то мы, ну которые и наворотили эту дурью гору, даже и не думаем беспокоиться? Хоть бы хны нам.

— То есть как это? — вставил директор, покосившись на секретаря обкома.

— А так, Сергей Михалыч! Если бы мы хоть маленько шевелили своей мозгой, — опять вроде как назло самому себе сказал он с какой-то грубоватостью, но теперь даже и не поморщился, — то не дошли бы до этого безобразия!

Малюгин хватко дернул его за рукав, но секретарь обкома с оживлением подступил ближе, и Петро сразу отцепился.

— Почему вы думаете, что до безобразия?

— А чего тут хорошего? Стыд и позор! Про научно-техническую революцию говорим, — Иван Игнатьевич шлепком ладони загнул на левой руке большой палец, — об охране недр закон приняли… про скрытые резервы производства чуть не каждый день в газетах пишем… — Он вытянул вперед ладонь с тремя согнутыми пальцами. — Куда дальше-то! А он стоит себе, этот черный террикон…

— И не чешется, — заключил секретарь обкома, но вовсе без пустой веселости, а с тем ехидством в голосе, которое, по мнению Ивана Игнатьевича, только и годилось в таком разговоре.

Вахромеев с Малюгиным сразу приуныли и переглянулись.

— Иван Игнатьевич… — выразительно глядя на часы, со старательным миролюбием в голосе начал было Малюгин, все-таки пытаясь, видно, отшить такого негаданного собеседника, но секретарь обкома опять помешал.

— А вы кем тут работаете? — спросил он Ивана Игнатьевича.

— Я-то?

— Плавильщик это, — вдруг ответил за него Малюгин, да так ответил, что поправить, возразить было ну никак нельзя. Ведь если строго рассудить, то, конечно же, Комраков был и есть не кто иной, как металлург, — это же не в счет, что его по состоянию здоровья временно перевели на легкий физический труд. Ай да Петро! Вот что значит старый друг!

— Двадцать лет у шахтных печей, — не умея унять в себе радость, смущенно потупился, покашлял в кулак Иван Игнатьевич. — И рабочим, и подручным, и плавильщиком, и старшим плавильщиком…

— Ну вот, Сергей Михалыч, — сказал секретарь обкома, — слушай, что сами металлурги говорят. Спасибо! — непонятно за что поблагодарил он Ивана Игнатьевича, подал ему руку и, сразу же озаботившись и как бы напрочь забыв про него, отвернулся и стал смотреть в глубину заводского двора.