Вильгельм Мах - Агнешка, дочь «Колумба»

Между «Домом Явора» и новой крупной вещью Маха — лирической повестью «Жизнь большая и маленькая» (1959) — минуло пять лет. Мах, приветствуя все положительное, что было внесено за эти годы в польскую литературную жизнь, остался верен тому главному, что было всегда характерно для его творчества. Многое в спорах тех лет его настораживало, казалось ему наносным, неправильным. Он резко выступал против попыток придать критике (и не только критике) камерный характер, что ориентировало ее лишь на анализ художественной структуры произведения и мешало в оценке его достоинств исходить из принципиальных общественных критериев. Ориентация на западную литературу, на ожидание плодов от пересадки на польскую почву ее мировоззренческих и формальных исканий Маху, человеку глубоких знаний, влюбленному в польскую литературную традицию, убежденному, что Польша давно утвердила свое право на культурную самобытность и значимость, представлялась неперспективной. Современность в литературе он никак не сводил к формальным новшествам и необычности. Вот что он говорил в этой связи: «Современность для меня не формальная категория. Это категория, связанная с сущностью. Литература должна не только представлять действительность, но и формировать ее или в границах возможностей печатного слова творить». Пессимистическая концепция действительности, воспринимаемой как темный хаос, враждебный человеку, такому писателю, как Мах, чей гуманизм был основан на вере в людей, никак не подходила. Мах при всей своей доброжелательности мог быть и резким в оценках, если речь шла о вещах, представлявшихся ему принципиально важными. В 1955 году, в начале периода бурных споров, он писал: «Я радуюсь, что мы заметили, назвали и заклеймили вчерашние ошибки, что мы хотим лучшего, развития реалистической литературы, что мы трудимся над ее совершенствованием. Я только ненавижу мутную пену на волнах «оттепели». И если мне грустно и не по себе — то потому, что в последнее время, как мне кажется, мутные волны заливают чистый поток».

«Жизнь большую и маленькую» в Польше многие не без оснований признают самым лирическим, самым задушевным произведением писателя. Эта повесть произвела весьма отрадное впечатление именно своим светлым и в конечном счете оптимистическим тоном.

Само название книги говорит о двух планах повествования, о различном восприятии мира: детском, пусть неглубоком и подчас беспомощном, но зато красочно ярком, сдобренном фантазией, сказочностью, и «взрослом» миропонимании человека, уже обогащенного опытом. Оба эти восприятия сочетаются и переплетаются в личности рассказчика, который спустя годы вспоминает о своем детстве, лирически комментируя минувшее. Оба они необходимы человеку, оба являются слагаемыми личности. Герой говорит: «Какая из прожитых мною жизней была маленькой жизнью, а какая — большой? И как найти для нее меру? Была ли маленькой далекая жизнь моего детства, когда весь мир виделся мне в радужном свете, и можно ли назвать большой мою теперешнюю жизнь, жизнь взрослого человека, осознавшего всю несбыточность мечты, быстротечность времени и такого беспомощного перед лицом вечной разлуки с тобой, отец». Детская способность находить чудесное в мире, детская, жадная и наивная, потребность добра и вера в него не могут сохраниться навечно, безвозвратно сменятся взрослым пониманием неизбежности разочарований, знанием того, что в реальности много сложного, жестокого, несправедливого. Но потребность добра и вера в него не должны исчезнуть бесследно, не должны напрочь забыться. Что-то от них человек должен сохранить, пусть как воспоминание, как сожаление, как пройденное, переоцененное, скорректированное, — они должны присутствовать в нем, должны определять лучшие стороны его души.

«Повесть о детстве» у Маха — при всей своей сказочности — чрезвычайно конкретна. Это детство именно деревенское, именно в польской деревне, детство послевоенное, в трудное для страны время. Избранный писателем аспект повествования позволял в изображении этого времени не повторяться (Мах ведь уже писал о послевоенной деревне) и не углубляться в общественные проблемы, освещение которых не входило в писательскую задачу. Он же позволял дать оптимистическую в основе трактовку происходящих в книге событий, не затушевывая их теневых сторон.

Новые времена тоже приносят немало хаотического неустройства, которое то и дело задевает героя повести и близких ему людей. Писатель в этой связи не только рассказывает о дурных, нечестных, злых людях, но и показывает, что порой им удается взять верх, добиться своего, причинить зло другим. Происходящее в мире взрослых для мальчика оказывается непонятным и неприемлемым еще и потому, что ход общего процесса — благотворного в основе — не всегда тщательно отмеривает справедливость по отношению к отдельным людям. И все же в книге Мах настаивает на том, что избавление от иллюзий не должно лишать человека веры в лучшее, что ему необходимо жизнеутверждение — даже тогда, когда далеко не все понятно и объяснимо, когда нет гармонии между ним и окружающим. Герой книги говорит в заключение именно о такой потребности: «Важно только одно — мое тайное стремление знать то, что поддерживает и укрепляет мою веру в жизнь, мою добрую веру…»

В 1961 году выходит новый роман Маха — «Горы у Черного моря». И опять новая книга для читателя была до известной степени неожиданностью, хотя в ее художественной структуре можно найти элементы, восходящие к «Ржавчине». Новая книга была книгой экспериментальной, адресованной преимущественно тем, для кого литература — профессия, содержание жизни, предмет квалифицированных размышлений. Мах написал произведение сложное, требующее от читателя серьезной подготовки.

И конечно, «Горы у Черного моря» вызвали разноречивые оценки в польской печати. Пожалуй, ближе всех к истине был упоминаемый уже нами Р. Матушевский, он отметил, что «Горы у Черного моря» — это произведение, в которое Мах вложил максимально самого себя, свое самолюбие и показал все то, что стоит между писателем и его произведением, продуктом объективизации всей внутренней магмы, из которой возникает сочинение, — это задача, которую он перед собой поставил, создавая книгу, одними признанную отзвуком модных «антироманов», а другими и самим автором — скорее своеобразным типом полемики с иллюзиями авторов «нового романа».

Эксперимент, проделанный в «Горах», не получил развития в творчества Маха. Писатель, как бы вспомнив о своем читателе и о его запросах, пишет книгу для всех, пишет «Агнешку, дочь «Колумба», вышедшую в Польше в 1964 году. В этом же году Мах получил за нее Государственную премию. В послесловии к этой книге Мах отметил, что ему понятно желание читателей получить «книгу, современную по теме, доступную по форме, читаемую без затруднений», но добавил, что это не упраздняет разнообразия писательских поисков и решений и способствует развитию литературы, идущей разными руслами к одной цели. «Автор, — писал Мах, — не переставая быть собой, то есть своеобразно единственным сплетением интересов, воображения и стиля, по-разному выражает себя в том, что он пишет, иногда в каждой книге по-другому. Это зависит от задачи, которую он ставит. У ряда авторов . . . мы встречаем книги, содержащие главным образом собственные признания, и книги, рассказывающие преимущественно о других людях. Существуют книги-монологи и книги-беседы».