Вильгельм Мах - Агнешка, дочь «Колумба»

Нет, не заинтересовало. Соседка отворачивается к окну, и Агнешке становится грустно. Она тут чужая, нездешняя, стеной отделенная от этих людей, запросто переговаривающихся между собой. И наверно, некрасивая, особенно в такой пылище и духоте. Будто на дворе июль, а не довольно-таки поздняя осень. Истое чучело в спортивной куртке и клетчатых брюках! А в окно вовсе незачем выглядывать, уважаемая соседушка с локтем, потому что белая пыль так и вьется, словно поземка. Агнешке хочется разбудить Флокса, наклониться к шелковистому вывернутому ушку и шепотом рассказать обо всем, что она чувствует, или еще о чем-нибудь. Но стыдно. Флокс, соня ты эдакий, мы, кажется, подъезжаем. Ну, как, доволен? Повезут нас на повозке, а может быть, даже на машине, выкупаемся, поужинаем как следует, но объедаться не станем, чтобы спалось хорошо, хотя нас непременно будут уговаривать, как это заведено у гостеприимных деревенских жителей, может, будут пельмени и кислое молоко, как ты думаешь? Флокс, собаченька, ты ведь едешь на первое место работы, ты хоть рад? Флокс, да проснись же ты, скажи что-нибудь, а то я ужасно боюсь.

Агнешка собирается выходить, стаскивает с полки чемодан и несессер. Вещей порядочно, да тут еще Флокс! Дело нелегкое, и вокруг сразу подымается суматоха. Толстая кумушка с корзинкой, обшитой сверху мешковиной, укоряет:

— Куда это вы, барышня? Еще не остановка.

Что ж, придется постоять в толчее. Флокс вертится, скулит, кладет передние лапы Агнешке на плечо, пытаясь удержать равновесие. Добившись успеха, он от радости с размаху лижет ухо стоящего рядом солдата. Агнешке не приходится извиняться, солдат ничего и не заметил, по самые облизанные уши углубившись в беседу с мужчиной в рабочей спецовке. Но уже первые невольно услышанные обрывки их разговора портят Агнешке настроение. Рабочий ведет свой рассказ полушепотом, мрачно и торжественно; костяшками пальцев перемазанной руки он постукивает по форменной пуговице солдатской куртки и с опаской озирается по сторонам — и, вероятно, поэтому невозможно не подслушивать.

— …так его, понимаешь, заставили, насильно напоили, прямо на том пароме, пока он не упился в доску. А потом веревкой привязали к телеге, мордой к земле, хлестнули лошадей — так он и поехал, откуда приехал. Мы как раз на лугу канаву копали, ее ведь надо тянуть до самой деревни, глядим — повозка одна летит, без никого. И тут видим — тащится что-то сзади. Если б не болотце по дороге — кони-то притомились — да кабы не мы, очухался бы мужик у святого Петра.

— Ну и чем же вся та канитель кончилась?.. — Солдат говорит громко и неторопливо, по-деревенски растягивая слова, видимо недооценив секретности дела, и несколько ближайших соседей как по команде оборачиваются к собеседникам. Несмотря на косые взгляды, это словно подстегнуло человека в спецовке. Он сердито пожимает плечами, давая волю едва сдерживаемой злости.

— А ничем! Хоть бы они все сгнили. Чтоб их болото!.. — выразительно растопырив и затем плотно сжав пальцы, закончил он проклятие. — Был бы покой.

— Не боятся они никого, это точно.

— Ну да. Зато нам теперь до них нет никакого дела.

Однако пора, пожалуй, пробираться к выходу. Агнешка чувствует себя довольно беспомощно и пытается перехватить взгляд, привлечь внимание забившегося в дальний угол у двери кондуктора.

— Хробжички… уже следующая?

Оба собеседника внезапно умолкают на полуслове и подозрительно смотрят на Агнешку. Да и не одни они. Такой обычный, казалось бы, вопрос заставил стихнуть весь автобус. И только мотор гремит к грохочет на выбоинах. Кондуктор выпрямляет изогнутую по форме сиденья спину, одергивает куртку; он явно медлит с ответом.

— Вы спрашиваете Хробжички? Вы не ошибаетесь?

— Да, Хробжички.

— А может, Хробжицы?

— Но… я точно знаю. Хробжички.

Кондуктор, очень светлый блондин с застенчивым, помеченным оспинками лицом, краснеет под выжидательными взглядами пассажиров и быстро-быстро моргает белесыми ресницами.

— Довольно далеко придется идти. И не по дороге. На старом месте остановки уже нет. Сошли бы вы лучше в Хробжицах, оттуда ближе — паромом, через озеро.

— Как бы не так! — вмешивается солдат, певуче растягивая слова. — Был паром, да сплыл.

— Все равно, — возражает его приятель в спецовке. — Лучше ей было выйти в Хробжицах.

— Откуда же я могла знать…

— Жаль.

— Поезжай, барышня, до Бялосоли! — неожиданно бросается в наступление баба с корзинкой. — Там чудесный источник нашли, ненатуральный, он все зло из людей вытягивает.

— Да какой тебе ненатуральный, мать, — минеральный.

Владелица корзинки свирепеет и грозно смотрит на маловера — верзилу в поношенном свитере; однако, чтобы скрестить свой взгляд с очками на его самоуверенном носу, ей приходится здорово задрать голову.

— Ты меня, гражданин студент, не поправляй, не учи. Ненатуральный или минеральный, всяк от бога.

Агнешка и кондуктор обмениваются растерянными улыбками, оба довольны, что любопытство окружающих переключилось на новые объекты. Но радость их преждевременна.

— Ну как? Вы не передумали? — во всеуслышание спрашивает солдат.

И снова невыносимый, непонятный обстрел многих пар глаз, с интересом, удивлением или скрытой насмешкой устремленных на нее. Но вот мальчишеский ломающийся фальцет, обладатель которого не виден в толпе, дурашливым выкриком нарушает тишину:

— Отличные парни в Хробжичках. Одни зетемповцы [2] Члены Союза польской молодежи (сокр. от Związek Młodzieży Polskiej — ZMP). .

Кондуктор стучит компостером по металлическому поручню, автобус замедляет ход, тормозит.

— Раз так, мы вас здесь высадим.

— А отсюда далеко?

— Ну… несколько километров будет. Держите влево, все время вдоль берега. Плотина доведет.

Агнешка пытается сохранить спокойствие. Ах, скорей бы уж… Чего они так на меня уставились… Она спотыкается о чьи-то ноги: на ступеньке у самой двери сидит подросток. Лицо нахальное, глазки маленькие, наверно, это он брякнул насчет отличных парней… А ведь и ей такой может попасться… Все эти мысли мелькают с быстротой молнии. Флокс теряет равновесие и через открывшуюся дверь вываливается в заросли пыльных сорняков у обочины. Какой мерзкий тип! Смысл его последних, шутовским тоном брошенных слов доходит до Агнешки с опозданием — она как бы на минуту оглохла; теперь же эти слова, слог за слогом, всплывают в памяти под шум автобуса, удаляющегося в облаке мучнистой пыли, летящей за его широким виляющим задом; облако это наконец полностью закрывает автобус, вычеркивает из поля зрения. Его уже не догнать, не догнать. Вот что сказал ей на прощание этот молокосос:

— Приготовь пистолет, девушка. Пригодится.