Вильгельм Мах - Агнешка, дочь «Колумба»

Память подсказала ей выход в тот самый день, когда Семен привез из Джевинки парты для нового класса и доложил в ее присутствии коменданту, что столяры потребовали за работу еще столько же!

«Потребовали т о в а р а!» — сообразила Агнешка. Она отправилась в Хробжицы, нашла Ромека Кондеру и, нисколько не беспокоясь, что он на этот счет подумает, начала выпытывать у него, к чему привела жалоба, отправленная им после того несчастного вечера. Ну да, он послал, конечно, отчет, но не жалобу по молодежной, по официальной линии, но ответа еще нет. И тогда, обещая всяческую помощь и содействие его хробжицким ровесникам (Агнешка решилась даже многозначительно подчеркнуть, что и Кондера-старший наверняка одного с нею мнения, раз он помирился с Балчем), она упросила, чтобы он при первой возможности забрал свое письмо оттуда, куда оно было послано. Сегодня она снова выбралась в Хробжицы с мыслью не столько о Збыльчевских, сколько о Кондерах, надеясь от последних узнать, чем же все кончилось. Да и повод подходящий — сочельник. Поздравила, съела облатку, получила от Гани обещание, что на крещение они с Юром приедут к ней специально затем, чтобы пригласить на свадьбу. Ромек проводил ее до самого поворота к плотине. Письма он не нашел, но ему обещали прислать, как найдут.

Может, пришлют, может, нет, но в общем-то это уже не имеет значения. Какая наивность! Она все глубже погрязает в подозрительных двусмысленных ситуациях. Что может подумать и уже подумал хотя бы тот же Ромек. Он определенно выпытал у отца про их сговор с Балчем. Если же Балч наврал про этот конверт, будто бы сунутый Кондере под клеенку, то ее интрига выглядит довольно подло. Ясное дело, доносчица! И Збыльчевские об этом узнают! Каким особенным тоном сообщил ей Ромек про то, как он встретил самого доктора, то есть Стаха, с красивой барышней. С красивой и, конечно, достойной доктора, раз она, Агнешка, губит свое время и репутацию, безрассудно заступаясь за атамана гуляк и пьяниц. Зачем, ну зачем?..

Ну зачем, если игра и так идет своим ходом? А Зарытко-то вылетел с работы. Хоть он глупец и, наверно, лодырь, все-таки ужасно. Жестокая, суровая игра. Полумеры в ней неуместны. Похоже на то, что Зарытко был сражен собственным бумерангом. Сам ли он смастерил бумеранг или кто-то другой вложил ему в руки оружие? Он принял вызов и проиграл. Расплакался у Пшивлоцкой. Пшивлоцкая…

Уравнение: Зарытко, Балч, Пшивлоцкая. Балч и Зарытко — давние соперники. Старая затаенная ненависть. И взаимная фальшивая услужливость. Затем удар — и более слабый противник падает. Страшен, опасен и безжалостен этот человек, задумавшийся над могилой капитала Пшивлоцкого. Пшивлоцкая. Лёда двулична со всеми. Только, пожалуй, с Зависляком она последнее время не двулична. Недвуличная отставка. Жалкий, недостойный ее партнер. Мало чего стоящий сам по себе, но хранимый про запас, на случай, если понадобится свидетель обвинения. Некогда отвергнутого Зарытко она использовала как орудие, а подвернувшуюся Агнешку сочла неплохой приманкой. Дескать, пусть Агнешка расправится с Балчем, чтобы потом он мог выбрать, какая из двух ему по нраву, — такое, видно, искушение придумала Лёда. Значит, остаются в уравнении Балч и Пшивлоцкая. Любит или ненавидит его Пшивлоцкая, отказалась от видов на него или нет, хочет ли она уничтожить его или только истерзать, измучить, чтобы измученного привязать к себе снова? Ответь, Балч. Оторви наконец взгляд от этой могилы, посмотри на меня, я здесь.

Сколько же вмещает один миг ожидания недель, дней и дел, всю жизнь, вплоть до последнего часа, если каждое событие столько раз переживалось и обдумывалось! Эта осень, уже минувшая, промелькнула в сознании молниеносным фильмом, ибо Агнешка проницательно и неопровержимо, хоть пока и бездоказательно, предчувствует, что сегодня после затяжного периода пассивности она сама выйдет навстречу своей судьбе.

Это Зенон Балч. Непокрытая голова, плотная и жестко очерченная, словно бы ее высекли из твердой квадратной глыбы, не до конца сгладив углы и закруглив грани. Короткие густые волосы, кажущиеся на снежном фоне более темными. Широкая, мощно посаженная шея над гордой линией плеч. Необременительная плечистость, гладиаторская осанка стана, стройного и в то же время гибкого, богатырская сила, смягченная ленивой усталостью, несоответствие черт в этом облике не кажется противоречивым, склад их гармоничен, грозен, убедителен и, на взгляд Агнешки, явно привлекателен — она невольно засматривается и не может скрыть от себя восхищения. Но ведь это Зенон Балч — так называется эта темная вертикаль, этот бренный объем тела и одежды, чуть больший или меньший, чем миллионы других объемов, чуть отличающийся от них, частица пространства, заполненная до мучительного единственным, неповторимым способом, похожая только с виду на другие заполнения пространства.

Почему, удивляется и пугается Агнешка, я должна сейчас смотреть и думать так, как никогда не смотрела и не думала? Когда же это запало в меня и разрослось? Если бы она попробовала занести это бесстыжее восхищение в свой дневник (Никогда я этого не запишу, никогда не признаюсь вслух!), ее слова обрели бы, наверно, давно утраченную детскость, беспомощную и неумелую, стали бы прятаться, краснея, за скромностью и робостью, как прячется маленький Яцек под фартуком Павлинки. Но может быть, все это не мое собственное, может быть, я просто начиталась книжек. Что ее может привлекать в этом человеке? — призывает она на помощь свою трезвость. Если то, что она подумала о Балче, и в самом деле правда, если он единственное и неповторимое заполнение пространства (смешно!), то это, стало быть, должно означать, что его единодержавные притязания вовсе не самозванство, раз она сама подтверждает их и обосновывает, признавая за ним вопреки своему желанию более чем королевские привилегии. А ведь сильнее всего она ненавидит в нем именно эту властную спесь, то, с какой бесчеловечной, тиранической легкостью он принял это право на исключительность. Но разве же она не читала где-то (Читала? А может, и это открылось ей только сейчас и само по себе?), что достаточно какому-нибудь существу отличить, избрать и назвать единственным любого человека, как тем самым он облачает этого человека в королевскую мантию? Полувоенная куртка Балча не станет королевской мантией. Под ней загорелое, гладкое, чужое тело. Под ней кроется дикость, необузданность, жестокость, под ней дыхание, необходимое для вспыльчивого гневного голоса, для грубых, насмешливых слов. Где-то не здесь (Стах…) все было знакомым, безопасным, безмятежным. Почему же все это безопасное и безмятежное не удержало ее при себе?

Что же меня привлекает в этом человеке? Что-то страшно чужое? Именно чужое. Прежде всего это, и даже исключительно это. Когда же это запало в меня? Возможно, еще тогда, когда я придумала для нашего сиротского дома имя «Колумб», когда я избрала судьбу учительницы. Мой любимый памятный кораблик, что же ты такое? Символ призвания. Отчужденность людей, их взаимное неведение и жажда познания человека. Стремление прорваться сквозь чью-то отчужденность, переломить ее, завоевать доверие. А если так, думает она дальше, ощутив вдруг надежду на самоопределение, если ей суждены Колумбовы странствия по неведомым людским просторам, то не является ли этот человек, самый чужой из чужих, естественнейшей частицей ее судьбы? Значит, сейчас, в тот миг, ей можно быть здесь. Думать о нем. Смотреть на него. На то, как он пробуждается от неподвижной задумчивости. Выпрямляется и поднимает голову. Вот он опускает правую руку в карман куртки. И затем вскидывает ее вертикально.