Мишель Монтень - Путевой дневник. Путешествие Мишеля де Монтеня в Германию и Италию [litres]

В этот день после обеда устраивали состязания берберских скакунов. Награду в двести скудо получил конь кардинала де Медичи [710]. Зрелище не было слишком приятным, поскольку с улицы видно было только, как мимо проносятся распаленные кони.

В воскресенье я видел дворец Питти и среди прочего мраморного мула, который является скульптурным изображением и ныне здравствующей животины, самки, которой оказали эту честь за долгую службу возчику, работавшему на строительстве этого здания, о чем говорится в латинских стихах, которые там начертаны [711]. Мы видели во дворце и ту [древнюю] «Химеру», у которой между лопаток торчит рождающаяся голова с рогами и ушами и телом маленького льва [712].

В предыдущую субботу дворец великого герцога был открыт и наполнен крестьянами; ради этого ничего не запирали, и все танцевали во всех концах большого зала. Участие людей этого рода является, как мне кажется, образом потерянной свободы, который обновляется таким образом каждый год, в главный праздник города [713].

В понедельник я пошел обедать к г-ну Сильвио Пикколомини [714], человеку весьма выдающемуся по своим достоинствам, особенно в искусстве фехтования и обращения с оружием. У него собралось хорошее общество дворян, и там рассуждали о разных материях. Г-н Пикколомини не слишком ценил манеру фехтовать [или искусство владеть оружием] итальянских мастеров, таких как Венецианец из Болоньи, Патиностраро и других [715]; в этом роде он ценил только одного из их учеников, обосновавшегося в Бреше, где тот преподает свое искусство некоторым дворянам. Он говорит, что в манере, которую обычно показывают во владении оружием, нет ни правила, ни метода. Особенно он осуждает, когда теснят противника, выставив шпагу вперед, тем самым отдавая ее в его власть; а потом, нанеся удар, снова делают другой наскок и вдруг останавливаются. Он утверждает, что [его стиль] совершенно отличен от того, что делают другие фехтовальщики, как опыт это покажет. Он собирается опубликовать книгу об этой материи. Что касается войны, то он весьма сильно презирает артиллерию, и все, что он говорил об этом, мне очень понравилось. Он ценит то, что Макиавелли написал по этому поводу, и принимает его мнения [716]. Он утверждает, что если говорить о фортификации, то самый умелый и превосходный инженер из ныне живущих находится в настоящее время во Флоренции на службе у [светлейшего] великого герцога [717].

У них тут есть привычка класть снег в бокалы с вином. Я тоже клал немного, потому что чувствовал себя не очень хорошо: меня часто беспокоили боли в почках и я по-прежнему выпускал с мочой невероятное количество песка; кроме этого, я не мог надевать шляпу и привести голову в ее прежнее состояние. У меня случались головокружения и непонятное ощущение тяжести в глазах, во лбу, зубах, носу, во всем лице. Мне пришла мысль, что эти боли вызваны местными белыми винами, сладкими и дымчатыми, потому что в первый раз, когда у меня случилась мигрень, я был сильно разгорячен – как поездкой, так и временем года – и выпил большое количество треббьяно, но такого сладкого, что оно не утолило моей жажды.

В конце концов, я не могу удержаться и признаю: Флоренцию с полным основанием называют прекрасной [718].

В этот день мне забавы ради захотелось взглянуть на женщин, которые позволяют любоваться собою всем, кому не лень. Я видел самых знаменитых, но ничего особенного. Они собраны в особом квартале города, и жилища у них гадкие и убогие, ничего похожего на те, что имеют римские или венецианские шлюхи [719], так же как они сами не похожи на них своей красотой, уборами и повадками. Если кто-нибудь из них захочет обосноваться вне этих границ, то надо, чтобы жилье было весьма невзрачным и чтобы она прикрывала свое занятие каким-нибудь ремеслом.

Я видел мастерские прядильщиков шелка, которые пользуются некоторыми особыми мотовилами, посредством которых всего одна женщина, крутя их, одним-единственным движением сучит нить на пятистах веретенах одновременно.

Во вторник утром у меня вышел небольшой рыжий камушек.

В среду я видел дом для увлечений великого герцога [720]. Что меня там поразило больше всего, так это скала в виде пирамиды, сооруженная и составленная из всевозможных природных минералов, то есть все эти куски прилажены друг к другу. Из этой скалы бьет вода, которая приводит в движение многие фигуры в гроте, такие как водяные и ветряные мельницы, маленькие церковные колокола, часовых на посту, животных, охоту и множество подобных вещей.

В четверг я не захотел остаться, чтобы смотреть другие конные состязания, а после обеда отправился на виллу Пратолино, которую снова подробно осмотрел [721].

Привратник дворца попросил меня высказать ему мое мнение о красотах этого места в сравнении с красотами Тиволи; и я ему высказал все, что думал по этому поводу, сравнивая оба места, но не в целом, а в частностях, рассматривая их различные преимущества: и, соответственно, в чем-то превосходила то одна вилла, то другая.

В пятницу я купил в книжной лавке Джунти пачку комедий, числом одиннадцать, и несколько других книг. А также нашел там «Завещание» Боккаччо, отпечатанное с некоторыми речами, написанными по поводу «Декамерона» [722].

Из этого завещания видно, до какой бедности, до какой нищеты дошел этот великий человек. Он оставляет своим родственникам и своим сестрам только одеяла и кое-что из постельного белья, а книги – некоему монаху при условии, что тот передаст их кому-нибудь подходящему; и он перечисляет все вплоть до утвари и самой убогой мебели; наконец обговаривает мессы и свою могилу. Это завещание напечатали таким, каким нашли на старом, довольно ветхом пергаменте.

Как римские и венецианские проститутки сидят у своих окон, чтобы привлекать своих любовников, так флорентийские стоят у дверей своих домов и мозолят глаза прохожим в удобное время. Тут вы и видите их с большей или меньшей компанией, они болтают или поют на улице посреди обступивших их зевак.

В воскресенье, 2 июля, я покинул Флоренцию после обеда, и, переехав через Арно по мосту, мы оставили реку по правую руку, продолжая следовать вдоль ее течения. Мы миновали прекрасные плодородные равнины, где расположены самые знаменитые дынные бахчи Тосканы. Хорошие дыни созревают только к 15 июля, а особое место, где находятся наилучшие, называется Леняйя; Флоренция оттуда в трех милях.

Дорога, по которой мы двинулись дальше, была по большей части ровной, местность вокруг плодородной и очень многолюдной, застроенной всеми этими домами, крошечными замками и почти непрерывными деревнями.

Мы пересекли среди прочих прекрасную землю, называемую Эмполи, это название, в звуке которого есть сам не знаю что древнее. Местоположение очень приятное. Я не заметил там никаких следов древности, разве что развалины моста возле большой дороги, в которых чувствуется некоторая дряхлость [723].