Джон Фаулз - Женщина французского лейтенанта

– Они имеют прямое отношение к жизни.

– То есть вы хотите сказать, что вы никогда меня не любили.

– Я этого не говорила.

Она отвернулась. Он снова к ней приблизился.

– Так скажите! Скажите: «Я была ведьмой, я видела в нем только полезный инструмент для расправы. И сейчас мне нет дела до того, что он меня по-прежнему любит, что за все время своих скитаний он не встретил женщины, которая могла бы сравниться со мной, что он всего лишь призрак, тень, получеловек, лишь бы держался от меня подальше». – Она опустила голову. Он понизил голос. – Скажите: «Мне нет дела до того, что все его преступление состояло в нерешительности, которая продлилась несколько часов, что в искупление этого греха он пожертвовал своим добрым именем, своей…». Хотя это все неважно, я бы принес жертву в сто раз бо́льшую, если понадобится… Дорогая моя Сара, я…

Он уже был на грани слез. Он осторожно протянул руку и коснулся ее плеча, но она тотчас напряглась, и рука упала.

– Да, есть другой.

Он бросил бешеный взгляд в сторону отвернутого лица и, сделав глубокий вдох, направился к выходу.

– Постойте. Я должна вам еще кое-что сказать.

– Самое главное вы уже сказали.

– «Другой» – это не то, о чем вы подумали!

В ее тоне прозвучало что-то новое и такое напряженное, что рука, потянувшаяся к шляпе, остановилась на полпути. Он обернулся и увидел раздвоенную личность: прежнюю Сару-обвинителя и Сару, умоляющую ее выслушать. При этом она глядела в пол.

– Есть другой… в вашем понимании. Он… художник. Мы познакомились здесь, и он зовет меня замуж. Я его уважаю, я им восхищаюсь как мужчиной и как художником, но я никогда за него не выйду. Если бы сейчас меня поставили перед выбором: мистер… он или вы… вы бы не покинули этот дом отвергнутым. Можете мне поверить. – Она сделала шажок навстречу, глядя ему прямо в глаза, и он ей поверил и смущенно отвел взгляд. – Соперник у вас с ним один… я. Я не хочу выходить замуж. Не хочу… во-первых, из-за моего прошлого, приучившего меня к одиночеству. Раньше я его ненавидела. А сейчас я живу в мире, где его так легко избежать. И я научилась его ценить. Я не хочу делить мою жизнь с кем-то. Я желаю быть такой, какая я есть, а не какой меня пожелает видеть муж, даже самый снисходительный.

– А вторая причина?

– Вторая причина связана с моим настоящим. Я не думала, что когда-либо буду счастлива. И вот я счастлива, здесь и сейчас. У меня разнообразная и приятная работа, настолько приятная, что я даже не считаю это работой. Я ежедневно общаюсь с гением. И у них есть свои изъяны. Свои пороки. Но совсем не те, какие рисует мир. Люди, с которыми я здесь столкнулась, открыли мне круг, где существуют достойное поведение и благородные помыслы, о чем я ранее и не подозревала. – Она отвернулась к мольберту. – Мистер Смитсон, я счастлива, что наконец нашла себя… по крайней мере, мне так кажется. Говорю об этом со всей скромностью. Сама я не гений, я лишь обладаю скромными и ограниченными способностями помогать гению. Вы, наверное, сейчас думаете, какая мне выпала удача. Я это понимаю лучше других. И, полагаю, теперь долг за мной. Я не должна искать удачу на стороне. Я считаю ее случайной и не могу себе позволить ее потерять. – После паузы она посмотрела ему в глаза. – Вы вправе обо мне думать что угодно, но я не желаю себе иной жизни, кроме этой. Даже когда меня добивается мужчина, которого я уважаю, который трогает мое сердце сильнее, чем я даю понять, тем более его преданной и благородной любви я не заслужила. – Она опустила глаза. – И я прошу меня понять.

Несколько раз Чарльза так и подмывало прервать этот символ веры. Утверждения Сары казались ему ересью, но в глубине души только росло его восхищение еретичкой. Она была ни с кем не сравнима – сейчас особенно. Лондон и новый образ жизни незаметно изменили ее, отшлифовали словарь и акцент, обострили интуицию, придали еще большую ясность ви́дению, укоренили, чего не было раньше, концепцию жизни и ее роли в ней. Яркий наряд поначалу сбил его с толку. Сейчас же он осознал, что это лишь еще один фактор ее нового самосознания и самообладания. Униформа ей больше ни к чему. Он все это видел… и не видел. Он сместился ближе к центру комнаты.

– Но вы не можете отвергать то, для чего женщина была сотворена. А что взамен? Я не имею ничего против мистера… – он махнул рукой в сторону картины на мольберте, – …и его круга. Но вы не можете ставить свою службу им выше законов природы. – Он продолжал давить. – Я ведь тоже изменился. Я многое про себя понял… свою прежнюю фальшь. Я не ставлю никаких условий. Нынешняя мисс Сара Вудраф может оставаться такой же и в роли миссис Смитсон. Я вас не лишу вашего нового мира и удовольствия, которое вы от него получаете. Я всего лишь предлагаю раздвинуть границы вашего счастья.

Она отошла к окну, а он приблизился к мольберту, не спуская с нее глаз. Она полуобернулась.

– Вы не понимаете. Дело не в вас. Вы очень добры. А меня трудно понять.

– Я это уже слышал. Мне кажется, в вас говорит гордость.

– Речь о том, что я сама себя не всегда понимаю. И мне кажется, уж не знаю почему, но мое счастье зависит от этого непонимания.

Чарльз невольно улыбнулся.

– Какой абсурд. Вы мне отказываете, поскольку я могу помочь вам понять себя.

– Я вам отказываю, как отказала другому джентльмену, поскольку вы не понимаете, что для меня это не абсурд.

Она снова повернулась к нему спиной. У него забрезжила надежда – в том, как она сняла что-то с белой фрамуги, сквозило характерное смущение своенравного ребенка.

– Пустая увертка. Вы бы сохранили все свои тайны. Я бы считал это святым делом.

– Я не вас боюсь, а вашей любви. Мне ли не знать, что от этого «святого дела» ничего не остается.

Он ощущал себя человеком, которому отказали в получении огромного состояния из-за какой-то пустячной фразы в завещании, жертвой победы иррационального закона над разумным целеполаганием. Вот только она не намерена внимать разуму; может, перед чувством она окажется более отзывчивой? Поколебавшись, он решил поддавить.

– Вы меня часто вспоминали?

Она смерила его суховатым взглядом, словно предвидела направление новой атаки и в каком-то смысле даже этого желала. Но уже через миг она отвернулась к окну, устремив взор на соседние крыши.

– Да, поначалу я вас часто вспоминала. И потом, через полгода, когда впервые прочитала объявление в газете…

– Так вы были в курсе!

Но она твердо продолжала:

– Это и вынудило меня сменить место жительства и фамилию. Я навела справки и узнала, что вы не женились на мисс Фриман.

Он застыл в изумлении на долгих пять секунд, а она глянула на него исподтишка. В этом взгляде он как будто уловил торжество: она держала в запасе свою козырную карту и, еще хуже, выложив ее, теперь ждала, какой расклад у него на руках. Она тихо отступала, и в этой тишине было больше угрозы и откровенного безразличия, чем в самом перемещении. Он следил за ее движениями. И, кажется, наконец стал проникать в ее загадку. У него на глазах чудовищно извращалась сексуальная установка человеческого рода: идет битва не за любовь, а за владение территорией, и в этой битве он всего лишь пехотинец, просто пешка. Копаем глубже: дело не в том, что она ненавидит мужчин или презирает его больше других, ее маневры – это тоже оружие, еще один инструмент для достижения цели. Копаем еще глубже: ее так называемое обретенное счастье – не более чем ложь. В душе она продолжает страдать по-прежнему… вот ее сокровенная тайна, и она так боится, что он ее разгадает.