Джон Фаулз - Женщина французского лейтенанта

В собственном обличье… и тот еще фрукт. Некогда патриархальная борода, продемонстрированная в вагоне первого класса, нынче подстрижена, как у хлыща-французика. Одежда, включая изысканно расшитую летнюю жилетку, три кольца на пальцах, длинная тонкая сигара в янтарном мундштуке, трость с малахитовым набалдашником… во всем намек на показуху. Вид как у человека, ранее читавшего в церкви проповеди, а затем ушедшего в оперу, где у него гораздо лучше получается. Одним словом, этакий успешный импресарио.

Небрежно опершись на парапет, он прихватывает кончик носа костяшками закольцованного большого и среднего пальца. Складывается впечатление, что происходящее в доме мистера Россетти его крайне забавляет, и он с трудом сдерживает эмоции. Он смотрит на сцену с видом финансового туза, купившего театр и уверенного в том, что зрительный зал будет заполнен. И в этом смысле он не изменился, по-прежнему считает мир своей собственностью, которой можно управлять по своему усмотрению.

Но вот он распрямляется во весь рост. Это flanerie [146] Фланерство ( фр .). в районе Челси, конечно, вещь приятная, но есть дела поважнее. Он достает брегет и, выбрав маленький ключик из многих, висящих на золотой цепочке, переводит стрелки часов. Похоже, они ушли вперед на целых пятнадцать минут… очень странно, если учесть, что он их покупал у лучшего часовщика. Странно вдвойне, так как рядом нет других часов, с которыми он мог бы сверить время и обнаружить ошибку. Но о причине нетрудно догадаться. Он самым бесстыдным образом заранее готовит отмазку своему опозданию на деловое свидание. Его высокий патрон не терпит безалаберности даже в мелочах.

Он живо подает знак тростью открытому ландо, ожидающему его в ста ярдах поодаль, и оно тотчас подкатывает. Лакей спрыгивает с козел и открывает ему дверцу. Наш импресарио забирается внутрь и, вольготно откинувшись на алую кожаную спинку, отмахивается от коврика для ног (с именной монограммой), который ему предложил лакей. Последний запирает дверцу на щеколду и, поклонившись хозяину, снова забирается на козлы. Получив указание, кучер исполнительно трогает рукояткой хлыста свою шляпу с кокардой.

И экипаж быстро набирает ход.

– Нет. Все так, как я говорю. Вы не просто вонзили кинжал в мою грудь, вы еще с удовольствием его провернули. – Она на него таращилась, как загипнотизированная, словно против воли, дерзкий преступник в ожидании приговора. И он его произнес: – Наступит день, когда вас призовут к ответу за то, что вы со мной проделали. И если существует справедливость на небесах, то ваше наказание не ограничится даже вечностью!

Его колебания продлились последнее мгновение. Его лицо напоминало дамбу, готовую обрушиться от грома вселенской анафемы. Но стоило ей повинно склонить голову, как челюсти его сомкнулись, он развернулся и зашагал прочь.

– Мистер Смитсон!

Он сделал еще пару шагов, остановился, оглянулся через плечо и с отчаянием – никогда не прощу! – уставился в пол. Послышалось легкое шуршание платья. И вот уже она стоит за его спиной.

– Разве это не доказывает правоту моих слов? Что нам лучше никогда больше не видеть друг друга.

– Вы исходите из логики, что я знал вашу истинную природу. А я ее не знал.

– Вы в этом уверены?

– Я считал вашу хозяйку в Лайме эгоисткой и лицемеркой. Теперь я понимаю, что она святая в сравнении со своей бывшей компаньонкой.

– А если бы, зная, что не смогу любить вас, как положено жене, я сказала, что вы можете жениться на мне, то я не была бы эгоисткой?

Чарльз смерил ее ледяным взглядом.

– Было время, когда вы говорили обо мне как о вашей последней защите. Как о вашей единственной надежде в жизни. Все перевернулось на 180 градусов. У вас для меня нет времени. Очень хорошо. Но не пытайтесь защищаться. Вы только добавляете соли в открытую рану.

Он давно держал это в голове: свой самый сильный и одновременно самый жалкий аргумент. И, приведя его, уже не мог скрыть дрожь от собственной ярости – человек на пределе. Бросив в ее сторону последний затравленный взгляд, он решительно шагнул к выходу и уже хотел открыть дверь.

– Мистер Смитсон!

Опять. Он почувствовал прикосновение ее руки. И во второй раз застыл, ненавидя эту руку и себя за то, что его так легко можно парализовать. Она словно пыталась ему что-то сказать, но не словами. Может, просто жест сожаления или молчаливого извинения. Хотя если бы это было так, то она сию же минуту убрала бы руку. А она его удерживала – не только психологически, но и физически. Он ме-е-е-дленно обернулся – и, к изумлению своему, увидел… даже не на губах, а в глазах… подобие той улыбки, которую он впервые увидел, когда Сэм и Мэри наткнулись на них в амбаре. Что это, ирония? Не принимай жизнь всерьез? Или прощальное злорадство по поводу его терзаний? Но пока он отвечал ей страдальческим, лишенным всякого юмора взглядом, она, опять же, должна была бы отнять руку. А он ощущал ее давление. Она как будто говорила: ну же, неужели ты не видишь, что решение существует?

А потом до него стало что-то доходить. Он поглядел на женскую руку, на женское лицо. В ответ ее щеки порозовели, из глаз исчезла улыбка. Рука бессильно повисла. Они словно лишились одежды и стояли друг перед другом нагие, но для него это была не столько сексуальная, сколько клиническая нагота, когда скрытая до поры раковая опухоль предстает во всей своей отталкивающей реальности. Он искал в ее глазах свидетельство истинных намерений, а находил исключительно дух, готовый пожертвовать всем, но не собой – правдой, чувствами, может, даже благопристойностью, лишь бы только сохранить собственную неподкупность. И эта возможная жертва на мгновение ввергла его в искушение. За осознанием того, что она сделала ложный жест, скрывался страх, и принять ее предложение платонической – а там, как знать, может быть, и физической, но не освященной узами брака – дружбы значило бы нанести ей смертельное оскорбление.

И еще он себе живо представил реальность таких отношений – он станет для этого места разврата мишенью тайных нападок, чопорным soupirant [147] Поклонник, воздыхатель ( фр .). , домашним осликом. Он вдруг увидел, в чем его превосходство над ней: не в знатном рождении или образовании, не в интеллекте или половой принадлежности, а в способности отдавать и неспособности к компромиссам. Она могла дать с одной лишь целью – завладеть таким, как он… то ли ради самого факта обладания, а это постоянно требует новых жертв, победы как таковой мало, то ли… но он не знал и никогда не узнает: просто обладания им ей было недостаточно.

И еще понял: она знала, что он откажется. С первого дня она им манипулировала. И продолжала бы это делать до конца.