Авраам Иегошуа - Дружественный огонь [litres]

Однако он внимательно следил из окна за каждым ее движением и видел средних лет женщину, которая, не взирая на возраст, сохранила стойкость фигуры и красоту ног, как и ее сестра, пусть даже любовь к сластям и выпечке добавила к ее объемам несколько лишних сантиметров. Сейчас она стояла, с наслаждением выбирая одно лакомство за другим, подобно молоденькой девушке в школьной форме с ранцем за плечами, задержавшейся у прилавка кондитерской неподалеку от родительского дома.

И когда она, полная восторга, возвратилась в купе и уселась среди спутников с упаковками и пакетами, битком набитыми ирисками и разнообразными изделиями из шоколада, импортировавшимися из стран азиатского континента, омываемых и отделенных океаном, Ирми напомнил ей о том киоске времен ее юности, в котором она могла набирать себе каких угодно и в любом количестве лакомств, не платя за них ничего.

– Не стоит преувеличивать, Ирми. Все это записывалось и оплачивалось позднее.

– Списывалось с открытого счета, его в конце каждого месяца покрывала твоя мамаша.

– Ну, может быть, и так…

– Не скажу точно, но не уверен, что подобную систему применял кто-нибудь из родителей твоих одноклассниц.

– Я об этом никогда не думала.

– Это всегда изумляло меня: твои родители, люди уважаемые и в чем-то даже аскетичные, договорились, чтобы молоденькой девушке был открыт свободный доступ к расходам. К тому же, по правде говоря, я что-то не припомню, чтобы в доме водились сласти.

– Они их просто не любили. А потому и не беспокоились, что я частенько притормаживаю у киоска.

– Они не боялись испортить тебя?

Даниэла рассмеялась.

– Ты знаешь меня более сорока лет. Я тебе казалась испорченной? Деньги никогда не были для меня важны. Когда я зарабатывала что-то, сидя с чужими детьми, я все до последнего шекеля отдавала маме и не вспоминала о них. Нет, Ирми, мама и папа ничего не потеряли, открыв мне неограниченный счет в кондитерской. Зато у них всегда было хорошее настроение. И при разговорах о тратах они только посмеивались.

– А твои поклонники? – поддразнил он ее. – Они тоже имели доступ к твоему счету?

– Кого ты имеешь в виду?

– Ребят, которые вертелись всегда возле тебя. Они что, просто любили сласти? Те, что вечно провожали тебя от школы до дома.

– Никто их них не умирал по конфетам.

– Именно это я и имею в виду, – Ирми ухмыльнулся, словно посещение больничного изолятора промыло ему мозги.

В это время поезд прогудел и дернулся, проверяя, по-видимому, состояние тормозов – сначала назад, потом вперед, а он, Ирми, все еще находился в каком-то радостном оцепенении от нахлынувших воспоминаний о юности его свояченицы, от самой возможности задать ей вопрос, уже много лет мучивший его – почему в свое время, среди многих, да, очень многих поклонников, она остановила свой выбор и отдала свое сердце именно Амоцу.

– А почему бы нет?

– Потому, что среди твоих воздыхателей и претендентов на руку было много более способных и успешных. Во всяком случае, так любила говорить Шули.

– Более успешных? – глаза ее сверкнули, в то время как поезд, дернувшись в последний раз, начал набирать скорость. – Более успешных в каком смысле?

Встревоженный ее внезапной резкостью Ирмиягу пожал плечами и не ответил.

Поскольку это были совсем сырые новобранцы, десятью днями ранее еще ходившие в гражданском, они не были вполне уверены, как толковать нарушение воинских правил. Но здесь дело шло о сочувствии… в итоге они открыли для «осиротевшего отца» ворота, чтобы оставшийся в живых сын мог получить теплое белье. Но вот о расположении подразделения резервистов они не могли сказать Яари ничего. Впрочем, для него в этом не было проблемы, он найдет все сам. Все, о чем он попросил сейчас караульных, проявивших столь искреннее понимание, это присмотреть за его автомобилем. Затем он решительно двинулся по зимней сумеречной тропе, ведущей к широко раскинувшейся военной базе. Над его головой мягко шелестели эвкалиптовые гиганты, вытянувшиеся до самого неба с тех пор, когда их, слабыми ростками, посадили в необъятные прибрежные, кишащие комарами болота первые сионистские поселенцы.

Куда ему идти, он никого не спрашивал, потому что сумел разглядеть сам – дорожка была протоптана среди навесов и палаток, и теперь он двигался бесшумно, проходя мимо вечернего построения взвода новобранцев в полной амуниции, слушавших лекцию о морали военнослужащего, которую вбивал в их головы высокомерный и хмурый сержант. Похоже было, что Яари в какой-то момент сбился с пути и теперь бродил по кругу, грязь все больше налипала на ботинки, на мрачневшем с каждой минутой небе появились заблудившиеся, как и он, две или три звезды. Но в ту минуту, когда обрушивавшаяся на мир темнота должна была подорвать его уверенность в себе, он заметил два гражданских автомобиля и грязный армейский «лендровер», припаркованные возле барака, из которого доносилась танцевальная музыка.

В полной уверенности, что наступившая темнота скроет его лицо, он подкрался к строению, и, продвигаясь от одного окна к другому, убедился, что обмундирование, техника и кровати принадлежат резервистам. Только в одной комнате, скорее всего отданной под офис, было темно, но следующая была освещена. В ней стояли две неубранные армейские койки, а на брошенном на пол шерстяном одеяле рядом с маленьким обогревателем сидел Моран, одетый в гражданское, и играл в триктрак с миниатюрным майором, щеголявшим спутанной копной рыжих волос. Теперь Яари уже не спешил. Он стоял вплотную к оконной раме и, не отрываясь, смотрел на сына. Внезапно Моран поднял взгляд, но, как показалось Яари, совсем не удивился, увидев за окном отцовское лицо, и не шевельнулся даже, чтобы прервать игру. Приветливо помахав рукой, он пригласил отца войти внутрь и сказал своему сопернику: «Ну что… разве я тебе не говорил, что мой старик попытается вытащить меня отсюда?» И маленький рыжеволосый офицер, посмотрев на Яари с нежностью, произнес: «Добро пожаловать, дорогой родитель этого типа… дайте только еще пару минут, чтобы кончить игру, и чтобы я мог одержать еще одну победу».

– Отделай его, как хочешь, он заслужил хорошую порку, – ответил Яари шутливо. – Кроме того, хочу, чтобы ты знал – я появился здесь не как отец, а как работодатель.

Моран, улыбнувшись, вздохнул:

– Вот именно. Работодатель, – и решительно взялся за кубик.

Через минуту или две игра была закончена, и оба соперника, потягиваясь, встали. Тут-то Моран и обнял отца и безо всяких церемоний подставил щеку для поцелуя, в то время как майор представился гостю, скрепив слова крепким рукопожатием:

– Зовите меня Хези. Вы, может быть, помните меня. Я был вместе с Мораном на офицерских курсах.