Мартин Хайдеггер - О поэтах и поэзии: Гёльдерлин. Рильке. Тракль

голубые плоды его падают с веток пустынных.

Знаки и звезды чуть слышно

тонут в водах вечерних.

А за Холмом уже зимы, может быть, наступили.

Голуби голубые

по ночам пьют и пьют пот холодный,

что по лбу хрустальному Элиса струится.

Но поет и поет

возле черных стен

одинокий Господа ветер.

Просветление

Едва вечереет, как

голубеющий лик тебя покидает неслышно.

Птичка поет в ветвях тамаринда.

Кроток монах,

сложивший свои отжившие руки.

Белый ангел настигает Марию.

Ночи венок

из фиалок, жита и пурпурных гроздьев –

вот он, год созерцателя.

У ног твоих

разверзаются тотчас могилы умерших,

едва укрывается лоб твой в рук серебро.

Молча живет

на губах твоих месяц осенний,

пьяный от смутного пенья маковых соков.

Цветок голубой

тихо поет в камнях пожелтевших.

Гроза

Как дики́ эти горы,

печаль орлов высока.

Над каменной пустошью

облака золотые дымятся.

Тишиной вековечною ведают сосны.

Вдоль пропасти края – черные овцы.

Там, где внезапно

синева непривычная молкнет –

нежное шмелей гуденье.

О безмолвья зеленый цветок!

Упоённо как в сказке пьешь

эту духов неведомость, ручья первобытность,

мрак, сквозь ущелья

бьющий стремительно!

Блуждает по страшным площадкам

белизна голосов,

по террасам в разрывах –

отцовский карающий гнев,

плач материнский и зовы,

военные кличи мальчишек златые,

и Нерожденное здесь же,

в слепых глазах его – вздохи.

О боль, созерцания пламя

великой души!

И вот уж сверкание розовосмертное молний

в зареве сосен поющем,

в смятенности черной коней и возничих.

Магнетический хлад

овевает гордую эту вершину.

Как пылающа Божья тоска

в кипени гнева!

Страх, о змея ядовитая,

сгинь чернотою в камнях!

Слезы диких потоков,

неситесь, неситесь!

Буря жалости, грома угрозы

вторят по кругу

в снежных вершинах.

Огнь очищенья

в истерзанной но́чи.

Ночь

Пою вас, пропасти в скалах глухие,

В буре ночной

Взмывающие вверх уступы;

Серые башни и за́мки

Шутовством бесовски́м перекрыты,

Огненно-красным зверьем,

Папоротников шуршанием, пихт,

Хрустальным свеченьем цветов.

Му́ка без края –

Охота на Бога

В обществе кроткого Духа,

Чьи вздохи – во тьме водопада,

В кипенье форели.

В пожарах народов

Всё золото напрочь сгорает.

От черных утёсов

Вниз мчится, упившись смертельно,

Багровая ветра невеста, шквальная буря,

Волна голубая

Глетчера

И колокол

Мощно гудящий –

Тот, что в долине:

Огонь и проклятья

И смутные

Сны сладострастья,

Окаменевшей главою

Ты небо, небо штурмуешь.

Сердце

Дикое сердце в лесу поседело;

О темный страх,

Смертный:

В сером облаке

Золото умирает.

Ноябрьский вечер.

У голых ворот бойни –

Толпа бедных женщин;

В каждый короб –

По куску потрохов и мясных отбросов;

Омерзительность пищи!

Вечера голубой голубь

Не принес примиренья.

Смутный зов трубы

Сквозь влажно-золотую

Листву вязов,

Разодранное в клочья знамя,

Дымящееся кровью,

В дикой тоске

В даль вслушивается некто.

О! в бронзовом веке

Погребают всегда на закате.

Из темных сеней

Золотой силуэт показался

Девушки юной,

Провожатые ей – бледные луны;

Осенний хутор,

Черные ели,

Вы сломлены в буре ночной,

Крута ты, твердыня.

О сердце,

Уходишь в мерцание снежного хлада.

В снегу

(Посвящение в Ночь. 1-я редакция)

Наполняться истиной –

Сколько боли!

Последний экстаз –

Вплоть до смертного мига.

Зимняя ночь –

О монашенка, как ты чиста!

Тюбинген, январь [48] Стихотворение навеяно короткой поездкой поэта в Тюбинген, где провел свои последние десятилетия Гёльдерлин.

В слепоту пере-

убежденные глаза.

Их – «Загадка – то,

что истекло из Рейна», [49] Цитата из гимна Гёльдерлина «Рейн»: «Загадка – то, что истекло из Рейна. Даже / пение едва ли снимет покров с этой тайны…» их

воспоминание о

плывущей гёльдерлиновской башне, чайками

окруженной, их посвистом.

Визиты Шрайнера [50] Рисовальщик и литограф Иоганн Георг Шрайнер посещал больного Гёльдерлина в его комнате-башне (которую ему сдавала семья столяра; столяр по-немецки тоже Schreiner) в 1823, 1825 и 1826 годах. к затонувшему,

при этих его

выныривающих словах:

когда бы пришел,

когда бы пришел человек,

когда бы пришел ныне в мир человек

со светящейся бородой

патриарха:

все, что он смог бы,

заговори он о нашем

времени, все, что он

смог бы,

это лепетать и лепетать,

непре-, непре-

рывнорывно.

(«Паллакш. Паллакш.) [51] Pallaksch – слово, изобретенное «сошедшим с ума» Гёльдерлином, означавшее одновременно и «да», и «нет».

«Ничейная Роза», 1961

Псалом

Никто не вылепит нас заново из земли и глины,

никто не обытийствует наш прах и пыль.

Никто.

Благословен же будь, Никто.

Во имя твое

жаждем мы цвесть.

Навстречу

тебе.

Мы были

Ничто, мы оно есть

и в цветенье мы им и пребудем:

розой-Ничто,

розой-Никто.

Со стеблем

душесветящимся,

на пыльных тропинках небопустынности,

с алым венцом

от слова багряного, кое мы пели…

О, поверх, поверх

шипа.

«Ничейная Роза», 1961

Твори без предрешений,

без извещений,

стой

внутри:

продубленным почвой Ничто,

свободным от любых

молитв,

тонкофугированным

к Пред-Тексту,

необгоняющим –

принимаю тебя

вместо

любого Покоя.

«Давление света», 1967

Коронованный прочь,

выплюнутый в ночь.

При каких

звездах! Чистое

бьющееся-в-седине серебро молота сердца. И

волосы Вероники, здесь тоже, –

я заплетал их, расплетал,

заплетаю, расплетаю.

Заплетаю.

Голубое ущелье, в тебя

я вгоняю золото это. И вместе с ним,

с тем, кто на блядей порастратился,

прихожу я и вновь прихожу. К тебе,

любимая.

Даже с хулой и с молитвой. Даже с каждой

бьющей по мне со свистом плетью: даже они

внезапно расплавились, даже они

в фаллической связке с тобой,

сноп-и-слово.

Вместе с именами, испившими

от каждой ссылки.

Вместе с именами и семенами,

вместе с именами, окунутыми

во все

чаши, наполненные твоей

королевской кровью, человек, – во все

чашечки той великой

гетто-розы, из которой

ты смотришь на нас, бессмертная

от стольких смертей, скончавшихся

на утренних дорогах.

(А мы пели Варшавянку.