Федор Левин - Из глубин памяти

Как трудно жилось нам! В городке все были свои, обжившиеся, друг с другом давно знакомые, породнившиеся, к нашей семье в большинстве совершенно равнодушные.

Они жили в своих домах или на квартирах, с мебелью, фикусами, кружевными занавесками. А у меня даже обуви к весне не нашлось. Зимою были куплены мне хорошие черные валенки, пришла весна, полились по улицам ручьи, а я все топал в этих валенках, они прохудились, промокали. Не помню уж, как и какую обувь удалось мне наконец добыть. Другие, как и мы, приезжие, «беженцы», жили не лучше.

Почему-то запомнилась мне одна пара, которую летом, по вечерам, всегда можно было видеть на скамейке возле дома, где она жила. Он очень худой, длинный, она коротышка, малютка.

Когда они сидели на скамейке, тесно друг возле друга, его колени приближались чуть не к подбородку, ему скамья была низка, а ее ножки болтались, не доставая до земли. Они нежничали друг с другом, меня, да, впрочем, и многих, эта пара смешила.

Мать вспомнила свое прошлое, она ведь окончила Варшавскую консерваторию по классу рояля, но потом, замученная родами и воспитанием четверых детей, почти не играла. Теперь она стала давать уроки. И желающие брать их нашлись. Так и у нее оказался заработок. Однажды она, поскользнувшись, упала, сломала руку чуть выше кисти, рука срослась неправильно, но это не очень мешало ей.

Так текла наша жизнь: голодно, неустроенно, неуютно, в среде равнодушной и чуждой.

Когда я теперь вспоминаю это время, я вижу, как далек был от бурь и гроз того времени. Да и Нижнедевицк стоял где-то в стороне. Небольшая кучка коммунистов и комсомольцев занималась сбором и вывозом хлеба, проса для Москвы, для Красной Армии, мобилизацией на фронт, борьбой с дезертирами, поставкой лошадей — всем тем, что требовали нужды гражданской войны.

Но и от этого я был далек. Иногда попадали мне в руки новые книжки на серой бумаге. Я читал стихи В. Кириллова и В. Александровского. Жизнь проходила в выписке надоевших ордеров к ассигновкам, в голодном существовании. Однажды, помню, наши финотдельщики устроили летом 1919 года пикник. Поехали в какой-то дальний лес, с самоваром, с бутербродами. Я ходил там неприкаянный, никому не нужный. Помню, как затеяли устроить любительский спектакль. Долго искали пьесу, чтоб была небольшая, чтобы было поменьше ролей. Я предложил поставить «Белый ужин» Ростана. И поставили. Великанова играла Коломбину, Едрышев — веселого Пьеро, Федосеев — печального Пьеро, я же — почти бессловесного лакея, подносил вино и говорил: «Шато-икем!» — и прочее в том же роде. Теперь об этом странно вспомнить: 1919 год, гражданская война и «Белый ужин».

В Народном доме был я однажды на концерте. Все это теперь называют самодеятельностью. Один из участников концерта, Рязанцев, читал стихи: «Как дело измены, как совесть тирана, осенняя ночка темна» и «Сакья-муни», а потом на бис. «Ревела буря, ветер выл, — прочел он трагически, сделал паузу и весело добавил: — А дальше я забыл». Все впечатление было испорчено. После концерта, конечно, были танцы. Я только смотрел, танцевать не умел и одет был плохо.

В августе 1919 года я решил уйти из финотдела. Меня приняли на должность запасного учителя в наробраз и зачислили на курсы учителей. Из профсоюза «Всепрофинас», который мы в шутку называли «Все против нас», перешел в профсоюз работников народного образования. На курсах познакомился с декартовской системой координат и с начатками дифференциального исчисления. Один из наших лекторов, Владимир Васильевич Давыдов, произвел на меня самое сильное впечатление. Он окончил Киевскую духовную академию, готовился стать священником, но еще в семинарии утратил всякую веру в бога, стал ярым атеистом. Он читал лекции по истории религии, много рассказывал о том, как стал безбожником, об обмане народа в Киево-Печерской лавре, о так называемых «мощах».

Во дворе курсов был заброшенный огород, где мы находили молодые огурцы и жадно их съедали. На курсах учился мой однофамилец, русский, и я с удивлением узнал, что у них все село Левины.

Но уже приближался конец этой жизни в полусне. Старший брат мой, Володя, был призван в Красную Армию и ушел с пополнением, мы проводили его до окраины, оркестр играл марш.

Однажды остановил меня возле дома худенький паренек моих лет. Его звали Ваня Долгов. Он спросил, почему я не в комсомоле. Я ответил, что не разбираюсь в политике. Он дал мне «Азбуку коммунизма». Как потом я узнал, этим летом почти вся комсомольская организация ушла на фронт.

«Азбука коммунизма» была в то время одной из самых популярных книг. В ней общедоступным образом излагались основные вопросы коммунизма и борьбы за него. Я ее прочел, и она стала для меня открытием.

В кругу нашей семьи, в представлении отца, дядей и тетей, большевики были узурпаторами. Они разогнали Учредительное собрание, которое было всенародно избрано. Почему, спрашивается, власть захватили Советы, если она должна принадлежать Учредительному собранию? Так говорили у нас, так, естественно, думал и я, если только можно сказать в данном случае — «думал».

«Азбука коммунизма» перевернула все мои представления об этом. Я прочел здесь о классовой структуре общества, о классах эксплуататорских и эксплуатируемых, о диктатуре пролетариата, которую воплощают Советы, о том, что представляло собой Учредительное собрание, о том, что оно отказалось утвердить декреты о земле, о мире. Все стало на свои места, и мне стала ясна правота большевиков.

Через несколько дней я наверняка вступил бы в комсомол. Но начались новые события.

Нашим уездным руководителям стало известно о рейде по нашим тылам генерала Мамонтова, прорвавшегося через фронт. Мамонтовцы быстро двигались к Воронежу, — вероятно, предполагалось, что они могут прийти и к Нижнедевицку. Срочно был создан из всех, кого можно было мобилизовать, отряд для обороны города. Я был в этом отряде. Нам выдали винтовки и по десятку патронов, мы жили в сараях и на чердаках возле моего знакомого уфинотдела, днем обучались и маршировали. Наконец наступили самые тревожные дни: конница Мамонтова шла вдоль железной дороги. Наш отряд выдвинули за окраину Нижнедевицка под самый верхний Лог, сосредоточили на опушке небольшого леска. На весь отряд был один пулемет, да и тот неисправный.

Я думаю, что, если б мамонтовцы бросили на Нижнедевицк казачью сотню, дело кончилось бы плохо. Нас, не умевших воевать, ни разу не стрелявших (патронов было слишком мало), казаки изрубили бы за полчаса. Но мамонтовцам было не до нас. Разведка, отправившаяся ночью к станции Нижнедевицк, вернулась с известием, что там никого нет. Кстати сказать, эту разведку мы чуть не обстреляли на обратном пути, в черной тьме, когда командир разведчиков промедлил с отзывом на пароль.