Федор Левин - Из глубин памяти

В Керчь я поехал первым. У Журавлева были какие-то свои дела в Ростове, и он отпросился туда на недельку. Меня временно поселили на «Колонке» в новом доме, в одной квартире с каким-то молодым инженером. Я занимал одну комнату, он — другую. До заводской проходной меньше десяти минут ходу. Кроме койки, стула, стола и моего чемодана, в комнате ничего не было.

Первые дни я посвятил ознакомлению о заводом, с людьми, с заводскими проблемами.

Я не ученый, не инженер, не историк, мое дальнейшее изложение, вероятно, не очень точно. Но оно близко к истине.

Запасы керченской руды огромны, практически неисчерпаемы. Но плавить из нее чугун не так просто. Она — пылеватая. Это значит, что нагнетаемый в домну кауперами горячий воздух выносит, выдувает значительную часть руды через колошники. Второе не удобное свойство руды — в ней есть фосфор, а присутствие его ухудшает сталь, выплавляемую заводом. Два этих недостатка до революции устранить не умели, из-за них Брянское общество металлургических заводов потерпело немалые убытки и продало завод, не вернув большой части своих затрат. Но и компания, купившая предприятие, не смогла его наладить. Она построила фабрику для изготовления брикетов из руды, которые и предполагалось загружать в печь, избегая выдувания. Но это не было радикальным решением проблемы. А вскоре началась первая мировая война, и дело вообще застопорилось.

К двадцать восьмому году доменное производство во всем мире добилось новых успехов, и техника его усовершенствовалась. Стало известно, что в США подобные керченской пылеватые руды предварительно агломерируются, «спекаются» на агломерационных фабриках. Устройство для спекания носило название «лента Дуайена», очевидно по фамилии инженера-изобретателя. Был поставлен вопрос о приобретении такой фабрики для керченского завода. Для удаления — «выжиганния» — фосфора на заводе еще до революции был построен огромный «томасовский» цех. При томасовском процессе сталь из фосфористого чугуна выплавляется в огромных грушевидных конверторах, а отходы, так называемый томасшлак, являются хорошим удобрением для полей.

Назначенный новый главный инженер завода Владимир Иванович Гулыга выдвинул свое особое решение задачи. Ссылаясь на статью, опубликованную в каком-то зарубежном журнале, он заявил, что нет нужды строить агломерационную фабрику. Нужно несколько изменить форму домны, сделать несколько выше ее середины «заплечики», нечто вроде внутренних ниш. Благодаря этому якобы загружаемая в печь руда, еще не успевшая начать плавиться и несомая потоком воздуха, нагнетаемого в печь, будет ударяться в эти «заплечики», отражаться от них, рассеиваться внутри печи и не будет выдуваться через колошники. Он разработал проект печи с «заплечиками», и ее строили по его предложению. Забегая вперед, скажу, что проект В. И. Гулыги себя не оправдал. Когда домна была задута, выдувание руды оказалось столь большим, что заводская территория и крыши окружающих домну цехов были усыпаны красноватой рудной пылью, и она продолжала оседать на землю. А между тем постройка агломерационной фабрики была отложена, а старая брикетная фабрика попросту доломана еще до задувки домны. Пришлось смешивать керченскую руду с привозной криворожской кусковатой рудой, и это, конечно, удорожало чугун и вообще усложняло всю деятельность завода. Добавлю, что впоследствии агломерационная фабрика была построена и работа доменных печей наладилась (к началу войны с гитлеровской Германией их было уже несколько). Сейчас Камыш-Бурунский комбинат в больших количествах возит горячий агломерат на металлургический завод в г. Жданове (бывш. Мариуполь) в специально оборудованных самоходных баржах.

Должен сказать, что проект В. И. Гулыги с самого начала вызывал сомнения и возражения. Некоторые инженеры полагали, что одной статьи в зарубежном журнале мало для принятия столь ответственного решения. Не забудем, кроме того, что в то время была сильно развита подозрительность. В. И. Гулыга до революции работал на Тульском металлургическом заводе, на котором были старые доменные печи, иная руда. Полагали поэтому, что его опыт не так уж велик. Кроме того, В. И. Гулыга не столь давно возвратился из эмиграции, многие ему не доверяли, допускали мысль о вредительстве, которая вообще часто возникала в то время по отношению к дореволюционным специалистам. Предполагали даже, что пресловутая статья в иностранном журнале была специально написана с провокационной целью, ради диверсии. Теперь все это представляется ложным. Нельзя, однако, забывать, что в те годы, когда специалистов из рабочей, крестьянской среды было еще мало, знаний у них не хватало, а в стране прошли и шахтинское дело и процесс Промпартии, подозрения и недоверие питались и нашей неподготовленностью и этими процессами. Поэтому обвинения во вредительстве выдвигались порою очень легко.

Обращаясь памятью к тому времени, я вижу, каким ярким человеком был Владимир Иванович. Высокий, крепкий, даже могучий, полный энергии, веселый, умевший и поработать и пошутить, он был личностью в полном смысле этого слова. Когда я уехал из Керчи, он еще работал там, потом его перевели на какой-то другой завод.

Крупным, интересным человеком был и новый директор завода Борис Савельевич Трахтер. Происходивший из бедной семьи, он сумел получить высшее образование, стал экономистом, обнаружил незаурядные организационные способности и выдвинулся. Он был одним из тех людей, которых подобрал, расставил, воспитывал Серго Орджоникидзе.

Борис Савельевич отличался огромной работоспособностью, спокойствием, выдержкой, уменьем спланировать свой день и использовать каждую минуту. Его квартира находилась в трех минутах ходьбы от проходной. Когда бы ни кончился рабочий день Трахтера, хоть в час, хоть в два ночи, утром в шесть часов он уже выходил из дому, шел пешком в заводоуправление. Раз в два-три дня его ожидала у подъезда линейка, запряженная серой в яблоках лошадью, это означало, что он намерен совершить объезд завода до того, как появится в заводоуправлении. Замечу, что в те времена автомашин у нас не было, завод содержал большую конюшню, лошадей на пятьдесят — шестьдесят, которые были прикреплены к директору, его заместителю, главному инженеру, главному механику, начальникам цехов и тому подобным руководителям. Многие из них жили в городе, за ними приезжали, их отвозили после работы домой. Завод раскинулся на огромной территории. Помимо его главной площади, занятой громадными заводскими цехами, в отдалении находились принадлежавшие ему рудные карьеры, песчаные карьеры, в степи были насосные станции, подававшие воду. Все, что относилось к заводу, не объедешь и за день и скоро не перечислишь. И почти все — огромные сооружения. Строящаяся домна и кауперы, сухая газоочистка, «мокрая» газоочистка, звенящий пневматическими молотками котельный цех, жужжащий механический цех, относительно тихий модельный цех, где только издавала резкий режущий визг электропила, вздыхающее паром силовое хозяйство, строящийся коксовый цех, электроцех, литейный цех, томасовский, прокатный, железнодорожный и прочие, поменьше, ошеломляли своими масштабами. Объехав намеченное, Трахтер, неизменно свежий, выбритый, в отутюженном костюме, приветливый, появлялся в своем кабинете, и тут же на него наваливались главный инженер, главный бухгалтер, начальник Индустроя — особой организации, строившей домну, кауперы и прочее, председатель завкома Ваня Баранов, и начальники цехов, и снабженцы, и десятки других посетителей, звонил телефон, — Трахтер вел разговоры с заводскими и городскими работниками, с Симферополем, с «Азовсталью», с Москвой. Среди дня он уходил на два часа домой пообедать и, может быть, вздремнуть час, если позволяла обстановка, и снова возвращался на завод, проводил совещания, давал распоряжения, читал и подписывал сводки, ведомости, отношения. Я ни разу не слышал, чтоб он повысил голос.