Федор Левин - Из глубин памяти

На некоторое время приезжала в Севастополь, жила и работала здесь большевичка Людмила Николаевна Сталь. Видимо, она приехала не только работать, но и лечиться. Жила скромно и просто, я несколько раз бывал у нее, признаюсь, робел, хотя она держалась со мной только как старшая. Она расспрашивала, особенно на первых порах, о людях, о парторганизации. В ее комнате, выходившей окном на Южную бухту, было тепло и солнечно, передо мной сидела спокойная, серьезная, уже седеющая женщина, и, если бы не знать, нельзя было и представить себе, что это большевичка, подпольщица, что она хорошо знала Ленина, выполняла его поручения и была им ценима.

В числе преподавателей совпартшколы выделялся Сергей Иванович Мерзенев. Коренной москвич, он в молодые годы был приказчиком — теперь сказали бы — продавцом — в магазине резиновых изделий. В первую мировую войну он уже был солдатом, сражался на Карпатах. В начале революции стал большевиком. Потом учился в знаменитом Свердловском университете. Серьезно изучал философию, экономические науки. Работал в одном из приволжских городов. Оттуда приехал в Севастополь. Преподавал в нашей совпартшколе и был секретарем парторганизации. Я чувствовал себя с ним на первых порах неловко, — Сергей Иванович превосходил меня и годами, и жизненным опытом, и знаниями. У него была та жилка ученого, которой не хватало мне. Мерзенев мог с необычайным упорством и усидчивостью исследовать проблему, которая его занимала. Помню, как уже после слияния Севастопольской школы с Симферопольской (областной), куда теперь перешел Сергей Иванович, я послал ему письмо с каким-то вопросом о крестьянстве и в ответ получил целый трактат на двадцати с лишним страницах, исписанных мелко и плотно. Надо думать, что Мерзенев дня два, если не три, трудился над своим письмом. Таков он был и остался во всем, уже став кандидатом экономических наук, преподавателем высшей школы: дотошный исследователь, неутомимый работник, ко всякому делу относящийся с полной серьезностью.

Высокого роста, с большой длинной головой, высоким лбом и крупным горбатым носом, обличавшим его кавказское происхождение, слегка покашливая от нажитого на войне хронического туберкулеза, Сергей Иванович был постоянно окружен учащимися, отдавал им все свое время. Они вились вокруг него, как пчелы вокруг чашки с медом. Его можно было видеть с утра до полуночи в коридорах школы, а потом еще долго горел свет в его холостяцкой комнате. На всю остальную жизнь мы стали с ним друзьями, встречались и встречаемся в Москве. Немало перемен совершалось в его судьбе: преподавал в Москве, был начальником политотдела в Центральной Черноземной области, «на свекле»; люди, с которыми довелось ему конфликтовать, отплатили лживым доносом, и довольно долго пришлось этому кристально чистому человеку доказывать, что он настоящий коммунист. Он доказал, и все минуло, как мутный бред. И по-прежнему в часы досуга может Сергей Иванович прочесть свои любимые стихи: «На смуглые ладони площадей мы каждый день расплескиваем души, мы каждый день выходим солнце слушать на смуглые ладони площадей», или пройтись по кругу в лезгинке под голоса друзей: «Ас-са, ас-са, ас-са, ас-са…»

Воспоминания теснятся в моем мозгу, многие и многие лица севастопольцев возникают передо мною, обступают меня. Преподаватели совпартшколы и ее слушатели — некоторых из них я встречал и встречаю в Москве: Валя Антонов, моряк, воин, подполковник; Иван Видейко, полковник, он пришел ко мне, распахнул шинель, и я увидел «иконостас» орденов и медалей, звеневших при каждом его движении; Иосиф Левитас, много лет управлявший всем хозяйством и типографией «Гудка», комсомолец-подполковник, носивший тогда имя Леня, — друзья тех лет до сих пор зовут его Леней; черный, как жук, Гриша Куклис, теперь уже седой и потерявший много волос, журналист до мозга костей, нынешний заместитель редактора «Литературной России». Работники газеты «Маяк Коммуны» — Касперский, Коган, Горский и другие, постоянно сражавшиеся в шахматы в задней комнатке редакции…

Вижу я постановку пьесы Голичникова и Папаригопуло «Товарищ Семивзводный», в которой в амплуа травести выступала Бялосинская, прелестная жена Сергея Евкина, вложившего много душевных сил в самодеятельное искусство.

Помню, как приезжал в Севастополь молодой рабочий поэт Яков Шведов, поместивший в «Маяке Коммуны» стихи: «Утром солнце низко-низко, по окну роса течет. Петухом с постели Лизка, лифчик с проймой на плечо».

А начальник Качинской авиашколы Карл Иванович, так блестяще изображенный Михаилом Кольцовым в одном из его очерков об авиации! Карл Иванович провожал Кольцова в перелет через Черное море с летчиком Ингаунисом. А балаклавский рыбак, у которого я ночевал и впервые в жизни отведал розового варенья. А поездка по городам для вербовки учащихся в совпартшколу: Джанкой, Феодосия, Керчь, Ялта, Евпатория, Симферополь… Да разве расскажешь обо всем, отдашь дань тем, с кем работал, у кого учился, кого учил…

После слияния Севастопольской совпартшколы с Симферопольской я некоторое время работал в райкоме партии, потом меня забрали в Крымский обком. Пропагандисты провожали меня, подарили статуэтку Ленина, — таких я уже нигде не вижу, она до сих пор стоит у меня на столе. Семья моя оставалась в Севастополе, пока я не получил квартиры. Летом приехал я на празднование столетия Херсонесского музея, собралось множество ученых из Москвы, Ленинграда, других городов. Я приветствовал конференцию по поручению Крымского обкома. К ночи пришел домой, лег спать. Разбудил меня сильнейший толчок, здание ходило ходуном, скрипели и скрежетали все его балки, раздавался зловещий подземный гул, в стене образовалась трещина, через нее виднелась улица. Это было крымское землетрясение. Толчки, хотя и послабее, продолжались с перерывами. Мы наскоро оделись и выбежали наружу. На Ленинской увидел я линейку возле углового дома, из подъезда вышел председатель горсовета Циммер, как всегда аккуратно одетый, как будто у себя в кабинете, спокойный и серьезный, и поехал по городу выяснять, где есть разрушения, жертвы, отдавать распоряжения и успокаивать людей. Я поразился его выдержке, он был олицетворением Советской власти, ее твердости, силы, заботы о народе.

Мы пошли на Исторический бульвар. Там в легком крытом летнем павильоне для настольных игр ночевали две ночи на полу и скамейках, с нами был заведующий политпросветотделом Иосиф Школьник, которому принадлежало все это хозяйство. Школьника я знал еще по Петроградскому комвузу. Потом я купил билеты и уехал, забрав семью, в Симферополь. В тот же день с комиссией обкома и КрымЦИКа я выехал на Южный берег в Ялту, где тысячи паникующих курортников дневали и ночевали в садах, парках, во дворах и на улицах, атаковали автобусы и такси, спеша уехать по домам. Надо было кормить, поить этих людей, отправлять их к поездам, сохранять порядок.