Эрих Ремарк - Время жить и время умирать [litres]

– Четыре комнаты! – пробубнил Хайни. – Новенькая мебель. Фортепиано. Безукоризненное фортепиано! Чудесный звук! Вот сволочи!

– Уж за фортепиано Хайни отомстит, – сказал Альфонс. – Ну, Эрнст, что будешь пить? Хайни пьет коньяк. Есть еще водка, тминная и все такое прочее.

– Я ничего не буду. Забежал на минутку, спросить, не узнал ли ты чего.

– Пока ничего нового, Эрнст. Здесь твоих родителей нет. По крайней мере, они нигде не зарегистрированы. И в деревнях тоже. Либо они уехали и еще не зарегистрировались, либо их куда-то вывезли. Ты же знаешь, как теперь бывает. Эти сволочи бомбят всю Германию, нужно время, чтобы восстановить коммуникации. Давай выпей чего-нибудь. Одну-то рюмашку можно.

– Ладно. Тогда водки.

– Водка, – буркнул Хайни. – Сколько ж мы ее вылакали! А потом заливали этим гадам в горло и поджигали. Огнеметы из них делали. Ох как они метались! Со смеху помрешь!

– Что? – спросил Гребер.

Хайни не ответил. Осоловелым взглядом таращился в пространство, потом буркнул:

– Огнеметы… Отличная мысль.

– О чем это он? – спросил Гребер у Биндинга.

Альфонс пожал плечами:

– Хайни много чего повидал. Он был в СД.

– В СД в России?

– Да. Хлебни еще, Эрнст.

Гребер взял с медного курительного столика бутылку водки, посмотрел на нее. Прозрачная жидкость колыхалась из стороны в сторону.

– Сколько градусов?

Альфонс засмеялся:

– Весьма забористая. Наверняка градусов шестьдесят. Иваны любят покрепче.

Они любят покрепче, подумал Гребер. А крепкая водка горит, когда ее льют человеку в горло и поджигают. Он посмотрел на Хайни. Ему довелось слышать много рассказов про службу безопасности СС, чтобы понять: пьяная болтовня Хайни, вероятно, отнюдь не вранье. За линией фронта СД вообще тысячами ликвидировало людей под тем предлогом, что создает жизненное пространство для немецкого народа. Ликвидировало все нежелательное, большей частью расстреливая народ, а чтобы массовое истребление не стало слишком однообразным, СС порой изобретало хитроумные вариации. Кой-какие Гребер и сам знал, о других стыхал от Штайнбреннера. Живые огнеметы – это что-то новенькое.

– Чего уставился на бутылку? – спросил Альфонс. – Она не кусается. Налей себе.

Гребер поставил бутылку на стол. Хотел встать и уйти, но не встал. Вынудил себя остаться. Хватит, слишком часто он закрывал глаза и не желал ничего знать. И он, и сотни тысяч других, и все как один верили, что так можно унять свою совесть. Больше он этого не желал. Не желал увиливать. Не затем он приехал в отпуск.

– Может, все-таки выпьешь еще? – спросил Альфонс.

Гребер взглянул на Хайни, тот задремал.

– Он до сих пор в СД?

– Уже нет. Теперь здесь служит.

– Где?

– Обер-шарфюрер в концлагере.

– В концлагере?

– Да. Хлебни еще глоточек, Эрнст! Кто знает, когда опять свидимся! И посиди еще немножко. Не убегай сразу!

– Ладно, – сказал Гребер, не сводя глаз с Хайни. – Никуда я не убегу.

– Наконец-то разумные слова. Что будешь пить? Еще водки?

– Нет. Давай тминную или коньяк. Не водки.

Хайни шевельнулся.

– Конечно, не водки, – едва ворочая языком, буркнул он. – Слишком много чести. Водку мы сами лакали. Это был бензин. Он и горит лучше…

Хайни блевал в ванной. Альфонс с Гребером стояли на крыльце. По небу плыли ослепительно белые пушистые облачка. В березах распевал дрозд, черный комочек с желтым клювом и голосом, полным весны.

– Лихой парень этот Хайни, а? – сказал Альфонс со смесью ужаса и восхищения. Так мальчишка говорит о кровожадном индейском вожде.

– Он лихой с людьми, которые не могут защититься, – ответил Гребер.

– У него одна рука не действует, Эрнст. Из-за этого на фронт его не берут. После большой драки с коммунистами в тридцать втором. Потому он и звереет. Ты ведь слышал, что́ он рассказывал! – Альфонс пыхтел обугленной сигарой, которую закурил, когда Хайни делился воспоминаниями. От волнения она у него потухла. – Ничего себе, а?

– Да уж, ничего себе. Ты бы хотел в этом участвовать?

На миг Биндинг задумался. Потом покачал головой:

– Да нет, пожалуй. Ну, может, разок, чтобы увидеть. Но вообще я по натуре не такой. Слишком романтичный, Эрнст.

В дверях появился Хайни. Очень бледный.

– Служба! – проворчал он. – Опоздал я! Пора! Взгрею гадов как следует!

Он заковылял по садовой дорожке. У калитки поправил фуражку, выпрямился и, точно аист, зашагал дальше.

– Не хотел бы я быть тем лагерником, который сейчас попадется Хайни в лапы, – сказал Биндинг.

Гребер поднял глаза. Он подумал о том же.

– По-твоему, это правильно, Альфонс?

Биндинг пожал плечами:

– Они ведь враги народа, Эрнст. Не зря же там сидят.

– Бурмайстер был врагом народа?

Альфонс рассмеялся:

– Это личное. С ним ничего особо и не случилось.

– А если бы случилось?

– Ну тогда бы ему не повезло. Теперь многим не везет, Эрнст. Например, из-за бомбежек. Пять тысяч погибших только в этом городе. Люди получше тех, что в концлагере. И вообще, какое мне дело, что там происходит? Я за это не отвечаю. И ты тоже.

Несколько воробьев, чирикая, слетели к птичьей купальне посреди газона. Один шагнул в воду и захлопал крылышками, а секунду спустя все остальные тоже заплескались в маленьком бассейне. Альфонс увлеченно наблюдал за ними. О Хайни он, кажется, успел начисто забыть.

Глядя на довольное, простодушное лицо, Гребер вдруг осознал безнадежность, на которую вовеки обречены справедливость и сострадание: им суждено снова и снова разбиваться об эгоизм, равнодушие и страх, – а еще осознал, что и сам не составляет исключения и тоже замешан во всем этом, замешан каким-то неведомым, чуждым и грозным образом. Ему казалось, будто он и Биндинг чем-то связаны друг с другом, сколько бы он этому ни сопротивлялся.

– С ответственностью все не так просто, Альфонс, – мрачно сказал он.

– Но, Эрнст! Здесь не до шуток! Отвечать можно только за то, что сделал сам. И опять-таки если не по приказу.

– Расстреливая заложников, мы говорим прямо противоположное – что они в ответе за сделанное другими.

– Ты расстреливал заложников? – спросил Биндинг и с интересом обернулся к нему.

Гребер не ответил.

– Заложники, Эрнст, – это исключения, угрожаемые ситуации.

– Всё сплошь угрожаемые ситуации, – горько сказал Гребер. – Я имею в виду все, что делаем мы сами. Не то, что делают другие, разумеется. Когда мы бомбим город, это стратегическая необходимость, а когда бомбят другие – подлое преступление.

– Вот именно! Наконец-то здравая мысль! – Альфонс лукаво покосился на Гребера и усмехнулся. – Это называется современная политика! Правильно все, что на пользу немецкому народу, так сказал рейхсминистр юстиции. А уж он-то должен знать! Мы лишь исполняем свой долг. И ответственности не несем. – Он наклонился вперед. – Смотри-ка, дрозд, вон там! Первый раз купается! А воробьи-то врассыпную кинулись!