Эрих Ремарк - Время жить и время умирать [litres]

– Около того.

– Скоро.

– Скоро и все-таки еще очень далеко. Все каждую минуту меняется. На войне время течет не так, как в мирные дни. Ты наверняка тоже знаешь, ведь и здесь теперь фронт, как и там.

– Это не одно и то же.

– Да нет, ошибаешься. И этим вечером у меня был первый настоящий день отпуска. Благослови бог Марабу, и Ройтера, и твое золотое платье, и вино.

– И нас, – сказала Элизабет. – Нам тоже пригодится.

Она стояла прямо перед ним. Туман висел в ее волосах, и они поблескивали в слабом свете. Поблескивало и платье, а лицо от тумана было влажным, как свежий плод. И вдруг стало трудно уйти, разорвать пряжу нежности, покоя, тишины и волнения, которая неожиданно оплела этот вечер, вернуться к казарменной вони и шуточкам, в безнадежность ожидания и размышлений о будущем.

Резкий голос прорезал тишину:

– Вы что, ослепли, унтер-офицер?

Перед ними стоял низенький толстый майор с седыми усами щеточкой. Не иначе как нарочно подкрался. Гребер сразу увидел, что это отставник, резервист, которого извлекли из сундука с нафталином, и теперь он пыжится, бахвалясь своим мундиром. Он бы с удовольствием цапнул старикана за грудки и хорошенько встряхнул, но не мог рисковать. Поступил как всякий опытный солдат: молча вытянулся по стойке «смирно». Старикан осветил его карманным фонариком. Бог весть почему это показалось Греберу особенно обидным.

– Выходная форма! – пролаял майор. – Подыскали себе тепленькое местечко, раз она вам по карману, а? Тыловой вояка с выходной формой! В довершение всего! Почему вы не на фронте?

Гребер молчал. Он забыл снять со старого френча фронтовые награды и прикрепить их на позаимствованный мундир.

– С девицами обжиматься – ничего другого не умеете, да? – лаял майор.

Неожиданно Элизабет пошевелилась. Фонарик осветил ее лицо. Она посмотрела на старикана и прямо из круга света шагнула к нему. Майор кашлянул, бросил на нее косой взгляд и ретировался.

– Надоел он мне, – сказала она.

Гребер пожал плечами.

– От этих старых козлов не убережешься. Нарочно шастают по улицам и следят, чтоб им козыряли. Вся жизнь у них в этом. Природа миллионы лет трудилась, пока в конце концов породила такое.

Элизабет засмеялась:

– Почему ты не на фронте?

Гребер ухмыльнулся:

– Это мне за обман с выходным мундиром. Завтра надену штатское. Знаю, где можно достать. Хватит с меня козыряний. Тогда мы сможем спокойно посидеть в «Германии».

– Ты опять туда собираешься?

– Да, Элизабет. Чтобы вспоминать на фронте. Ведь вспоминаешь не будни. Зайду за тобой в восемь. А теперь ухожу. Не то старый болван сызнова явится и потребует солдатскую книжку. Доброй ночи.

Он притянул ее к себе, и она уступила. Он почувствовал ее в своих объятиях, и все вдруг растаяло; он желал ее, желал одну только ее, крепко обнимал, и целовал, и не хотел отпускать, и отпустил.

Гребер снова пошел на Хакенштрассе. Перед домом родителей остановился. Луна пробилась сквозь туман. Он нагнулся, рывком вытащил из-под камней записку. В уголке было что-то написано толстым карандашом. Он выхватил из кармана фонарик, прочитал: «Зайдите на Главный почтамт, окно 15».

Невольно посмотрел на часы. Слишком поздно. Почта по ночам не работала, до восьми утра ничего не узнаешь, но утром что-то наконец выяснится. Он сложил записку, сунул в карман, чтобы предъявить на почте. Потом через безмолвный город зашагал в казарму, и ему чудилось, будто он совершенно невесом и идет в вакууме, который не смеет разорвать.

Часть почтамта пока была цела. Остальное рухнуло и сгорело. Повсюду толпились люди. Греберу пришлось ждать. Наконец он подошел к окошку № 15 и предъявил записку.

Чиновник вернул ему листок.

– Ваши документы.

Гребер пропихнул под решетку солдатскую книжку и отпускной билет.

Чиновник внимательно их изучил.

– Что случилось? – спросил Гребер. – Есть известия?

Чиновник не ответил. Встал и исчез в глубине помещения. Гребер ждал, глядя на свои бумаги, которые остались на столе.

Чиновник вернулся с небольшой помятой бандеролью в руках. Еще раз сличил адрес с отпускным билетом Гребера. Потом просунул бандероль в окошко:

– Распишитесь вот здесь.

Гребер увидел почерк матери. Она отправила бандероль на фронт, а оттуда ее переслали сюда. Он глянул на обратный адрес: Хакенштрассе. Взял бандероль, подписал квитанцию.

– Это все? – спросил он.

Чиновник поднял глаза:

– Думаете, мы что-то оставили себе?

– Нет. Я думал, вдруг у вас уже есть новый адрес моих родителей.

– Это не наша компетенция. Спросите на втором этаже, в отделе доставки.

Гребер поднялся наверх. Второй этаж сохранил лишь половину крыши. Над остальной частью сияло небо, с солнцем и облаками.

– У нас нет нового адреса, – сказала женщина в окошке. – Иначе мы бы не отослали бандероль на Хакенштрассе. Но вы можете спросить почтальона вашего района.

– А где он?

Женщина посмотрела на часы.

– Сейчас на участке. Если зайдете сегодня часика в четыре, он будет здесь. К тому времени разнесет почту.

– А он может знать адрес, если вы его не знаете?

– Конечно, нет. Он же узнаёт адрес от нас. Но некоторые все равно хотят спросить у него. Их это успокаивает. Таковы люди. Верно?

– Да, пожалуй.

Гребер взял бандероль и спустился вниз. Посмотрел на дату. Отправлена три недели назад. Долго добиралась до фронта, но оттуда вернулась быстро. Отойдя в угол, он развернул коричневую бумагу. Внутри оказался черствый пирог, несколько пар шерстяных носков, сигареты и письмо от матери. Он прочитал письмо, где не было ни слова о смене квартиры и о налетах. Сунул его в карман и подождал, пока уляжется волнение. Потом вышел на улицу, стараясь думать, что скоро наверняка придет и письмо с новым адресом, но все равно чувствовал себя препаршиво.

Решил пойти к Биндингу. Вдруг тот что-нибудь выяснил.

– Заходи, Эрнст! – воскликнул Альфонс. – Мы как раз распиваем первоклассную бутылочку. Присоединяйся.

Биндинг был не один. На большом диване под Рубенсом, в такой позе, будто упал и подняться пока не в состоянии, полулежал эсэсовец – худой мужчина с рыхлым лицом и такими светлыми волосами, что казалось, у него нет ни бровей, ни ресниц.

– Это Хайни, – весьма уважительно сказал Альфонс. – Хайни, укротитель змей! А это мой друг Эрнст, в отпуске из России.

Хайни успел изрядно опьянеть. Глаза у него были очень блеклые, рот маленький.

– Россия! – пробормотал он. – Я тоже там был. Хорошее времечко! Лучше, чем здесь!

Гребер вопросительно взглянул на Биндинга.

– Хайни уже уговорил бутылку, – пояснил тот. – Беда у него. Родительский дом разбомбили. С семьей все благополучно, отсиделись в подвале. Но от квартиры ничего не осталось.