Эрих Ремарк - Время жить и время умирать [litres]

– У тебя? А как же Лизер?

– Да ну ее к черту. Я так решила.

– К черту еще уйму всего, – сказал Гребер. – Я тоже так решил.

Официант принес вино, откупорил, но медлил, не наливал. Склонил голову набок, прислушался.

– Опять начинается! Мне очень жаль, сударь.

Объяснений не требовалось. В следующий миг вой сирен перекрыл все разговоры в зале.

Бокал Элизабет зазвенел.

– Где ближайшее убежище? – спросил Гребер у Марабу.

– Здесь, у нас.

– Не только для гостиничных постояльцев?

– Вы тоже здешний посетитель, сударь. Подвал очень хороший. Лучше многих в городе. У нас тут высокие армейские чины.

– Ладно. А что будет с венскими шницелями?

– Их еще не жарили. Я приберегу. Внизу подавать нельзя. Вы понимаете почему.

– Конечно. – Гребер взял у Марабу из рук бутылку и наполнил бокалы. Один протянул Элизабет.

– Выпей. До дна.

Она покачала головой:

– Разве нам не надо идти?

– У нас еще масса времени. Это предварительный сигнал. Возможно, налет вообще не состоится, как последний раз. Пей, Элизабет. Помогает против первоначального страха.

– По-моему, ваш друг прав, – сказал Марабу. – Жаль, конечно, пить благородное вино впопыхах… но это особый случай. – Он побледнел и улыбался вымученно. Потом обратился к Греберу: – Н-да, сударь, раньше мы смотрели в небо, чтобы молиться. Теперь – чтобы браниться. Вот до чего дожили.

Гребер взглянул на Элизабет.

– Пей! У нас еще масса времени. Можем всю бутылку осушить.

Она подняла бокал и медленно выпила. Всем своим видом выражая решимость и одновременно толику безоглядного расточительства. Потом отставила бокал и улыбнулась:

– К черту и панику тоже. Надо отвыкать. Смотри, как я дрожу.

– Ты не дрожишь. Жизнь в тебе дрожит. Мужество тут ни при чем. Человек мужествен, когда может защищаться. Все прочее – тщеславие. Наша жизнь разумнее нас, Элизабет.

– Ладно. Тогда налей мне еще.

– Моя жена… – сказал Марабу. – Сынок у нас хворает. Туберкулезом. Ему одиннадцать. Убежище там никудышное. Ей трудно отнести мальчика вниз. Она хрупкая женщина, сто шесть фунтов. Зюдштрассе, двадцать девять. Я не могу ей пособить. Должен оставаться здесь.

Гребер взял бокал с соседнего столика, наполнил, протянул официанту:

– Вот, выпейте! У солдат есть старинное правило: если ничего сделать не можешь, постарайся не волноваться. Вам оно поможет?

– Такое легко говорить.

– Верно. Все мы не истуканами рождены. Выпейте до дна.

– Нам не разрешается. На работе…

– Это особый случай. Вы же сами только что сказали.

– Да… – Официант глянул по сторонам и взял бокал. – В таком случае, если позволите, я выпью за ваше повышение!

– За что?

– За то, чтобы вас произвели в унтер-офицеры.

– Спасибо. У вас острый глаз.

Официант поставил бокал.

– Я не могу пить залпом, сударь. Вино слишком благородное. Даже сейчас, в особом случае.

– Это делает вам честь. Возьмите бокал с собой.

– Спасибо, сударь.

Гребер еще раз наполнил все три бокала.

– Я поступаю так не затем, чтобы мы могли блеснуть хладнокровием, – сказал он. – Просто при воздушных налетах лучше выпить все, что имеешь. Неизвестно ведь, найдешь ли выпивку после.

Элизабет скользнула взглядом по его мундиру:

– А тебя не поймают? В подвале-то сплошь офицеры.

– Нет, Элизабет.

– Почему нет?

– Потому что мне наплевать.

– Раз наплевать, значит, не поймают?

– Риск меньше. Страх привлекает внимание. А теперь идем… первый испуг миновал.

Часть винного погреба забетонировали, подперли стальными балками и переоборудовали в бомбоубежище. Вокруг стояли стулья, кресла, столы и диваны, на полу – несколько обшарпанных ковров, стены аккуратно побелены. Нашелся и радиоприемник, а на серванте – бокалы и бутылки. Роскошный подвал.

Они расположились неподалеку от дощатой двери, отделявшей собственно винный погреб. Следом за ними явилась целая компания гостей. В том числе очень красивая женщина в белом вечернем платье. Спина обнаженная, на левой руке сверкающие браслеты. Потом по лестнице спустилась шумная блондинка с рыбьим лицом, за нею – несколько мужчин, две немолодые дамы и группа офицеров. Откуда-то вынырнул официант с помощником. Откупорили бутылки.

– Мы могли бы прихватить свое вино, – сказал Гребер.

Элизабет покачала головой.

– Твоя правда. Скверный героический театр.

– Так нельзя, – сказала она. – Не к добру это.

Она права, подумал Гребер, сердито глядя на официанта, который с подносом ходил по подвалу. Тут не мужество, а просто легкомыслие. Опасность – дело слишком серьезное. И во всей серьезности и глубине постигаешь ее, только увидев очень много смерти.

– Второе предупреждение, – сказал кто-то рядом с ним. – Летят!

Гребер придвинул свой стул поближе к Элизабет.

– Мне страшно, – сказала она. – Невзирая на хорошее вино и все решения.

– Мне тоже.

Он обнял ее за плечи и почувствовал, как она напряжена. И внезапно на него волной нахлынула нежность. Эта девушка – зверек, который почуял опасность и сжался в комочек, она не храбрилась и не хотела храбриться, мужество служило ей обороной, жизнь в ней напряглась при звуке сирен, изменившемся и теперь означавшем смерть, и она не пыталась это скрыть.

Он заметил, что на него пристально смотрит спутник блондинки. Тощий обер-лейтенант с убегающим подбородком. Блондинка смеялась, соседний столик глазел на нее с восхищением.

Легкая вибрация пробежала по подвалу. Затем донесся приглушенный гул разрыва. Разговоры смолкли и начались вновь, громче и наиграннее. Грянули еще три разрыва, быстро, один за другим, и ближе.

Гребер крепко обнимал Элизабет. Увидел, что блондинка перестала смеяться. Неожиданно подвал содрогнулся от тяжелого удара. Помощник официанта отставил поднос и вцепился в точеные деревянные столбики буфета.

– Спокойно! – крикнул резкий голос. – Это далеко отсюда.

Как вдруг стены затрещали, посыпалась штукатурка. Свет замигал, точно в плохо экспонированном кинофильме, в подвал ворвался грохот, замельтешили тьма и свет, и в беспорядочных вспышках группы за столиками казались невероятно медленными кадрами, снятыми лупой времени. Женщина с обнаженной спиной вначале еще сидела, при следующем разрыве и вспышке она уже стояла, при третьем устремилась в ближайшую темноту, потом какие-то люди держали ее, и она кричала, а свет окончательно погас, и в сотнях гулких громовых раскатов вся земная сила тяжести как бы исчезла, подвал парил в воздухе.

– Это просто свет, Элизабет! – крикнул Гребер. – Свет вырубился. От взрывной волны, вот и все. Где-то повредило проводку. Гостиница цела.

Девушка прижалась к нему.

– Свечи! Спички! – кричал кто-то. – Здесь же должны быть свечи! Черт побери, где свечи? Или карманные фонари!