Эрих Ремарк - Время жить и время умирать [litres]

Картежники силком вывели рассвирепевшего яйцеголового. В дверях он, бледный, в поту, опять оглянулся, хотел что-то крикнуть, но его выставили за порог.

– Вот дурень, – сказал Фельдман. – Комедию разыгрывает, как актер! Вы попомните еще его болтовню, оттого что я просплю свой отпуск?

– Он был в проигрыше, – вдруг сказал Руммель. До сих пор он безучастно сидел у стола. – В большом проигрыше! Двадцать три марки! Это не мелочь! Надо было мне вернуть их ему.

– Так и верни. Эшелон еще здесь.

– Что?

– Стоит на улице. Спустись и отдай ему, раз совесть заела.

Руммель встал и вышел вон.

– Еще один псих! – сказал Фельдман. – На кой черт яйцеголовому башли на фронте?

– Может их сызнова проиграть.

Гребер подошел к окну, глянул наружу. Там собирался эшелон.

– Дети и старичье, – сказал Ройтер. – После Сталинграда гребут всех.

– Да.

Эшелон мало-помалу формировался.

– Что это с Руммелем? – вдруг изумленно спросил Фельдман. – Заговорил.

– Начал, пока ты дрых.

Фельдман в рубахе подошел к окну.

– Вон наш яйцеголовый стоит. Теперь сам выяснит, одно ли и то же – спать здесь и видеть фронт во сне или быть на фронте и видеть во сне родной дом.

– Скоро мы все это выясним, – обронил Ройтер. – Военврач хочет и меня в следующий раз выписать как годного к службе. Он мужик храбрый и разъяснил мне, что настоящему немцу ноги для драпа без надобности. Воевать можно и сидя.

С улицы донеслись команды. Эшелон двинулся в путь. Гребер видел его словно в уменьшающий бинокль. Солдаты, похожие на живых кукол с игрушечными винтовками, мало-помалу отдалялись.

– Бедняга яйцеголовый, – сказал Ройтер. – Он не на меня злился. А на свою жену. Думает, как только уедет, она ему мигом рога наставит. Вот и злится, что она за него еще и доплату получать будет как жена. А на эти деньги станет развлекаться с любовником.

– Неужто и такая доплата существует? – спросил Гребер.

– Ты чего, парень, с луны свалился? – Фельдман покачал головой. – Две сотни в месяц бабе достанутся. Неплохие деньжата. Иные ради этого и женятся. Не государству же дарить?

Ройтер отвернулся от окна.

– Твой дружок Биндинг заходил, тебя спрашивал, – сказал он Греберу.

– Чего он хотел? Не говорил?

– Вечеринку устраивает у себя дома. Хотел, чтобы ты тоже пришел.

– А больше ничего?

– Ничего.

Вошел Руммель.

– Нашел яйцеголового? – спросил Фельдман.

Руммель кивнул. На лице отражалась напряженная работа мысли.

– У него хотя бы жена есть, – вдруг с тяжелым вздохом сказал он. – А тут опять скоро на фронт и ничего больше не осталось… – Он резко отвернулся и бросился на койку.

Все делали вид, будто ничего не слышали.

– Слышал бы его яйцеголовый! – прошептал Фельдман. – Он побился об заклад на крупную сумму, что Руммель нынче сломается.

– Оставь его в покое, – сердито сказал Ройтер. – Кто знает, когда ты сам сломаешься? Никто от этого не застрахован. Даже лунатик. – Он обернулся к Греберу: – Сколько тебе осталось?

– Одиннадцать дней.

– Одиннадцать дней! Довольно-таки долго.

– Вчера еще было долго, – сказал Гребер. – А нынче уже чертовски мало.

– Никого нет, – сказала Элизабет. – Ни госпожи Лизер, ни ребенка. Вся квартира в нашем распоряжении.

– Слава богу! Я бы, наверно, пристукнул ее, если б она нынче вечером что-нибудь вякнула. Ты же еще вчера с ней ругалась?

– Она считает меня проституткой.

– Почему? Вчера мы пробыли здесь всего час.

– Позавчера. Позавчера ты целый вечер у меня просидел.

– Но мы же прикрыли замочную скважину и все время крутили патефон. С чего она это взяла?

– Ну да, с чего, – сказала Элизабет, скользнув по нему быстрым взглядом.

Гребер посмотрел на нее. Его вдруг бросило в жар. Где у меня были глаза в первый вечер? – подумал он.

– А где сейчас эта чертовка?

– Отправилась по деревням, собирает пожертвования не то на летнюю, не то на зимнюю помощь. Вернется только завтра вечером. Так что сегодняшний вечер и весь завтрашний день в нашем распоряжении.

– Как это весь завтрашний день? Разве тебе не нужно на фабрику?

– Завтра нет. Завтра воскресенье. Мы пока что по воскресеньям не работаем.

– Воскресенье! – сказал Гребер. – Вот здорово! Я и не подозревал! Наконец-то увижу тебя днем. До сих пор всегда был вечер или ночь.

– Правда?

– Да. В понедельник мы выходили в первый раз. С бутылкой арманьяка.

– Действительно, – с удивлением сказала Элизабет. – Я тоже еще не видала тебя при свете дня. – Она помолчала, взглянула на него и снова отвела глаза. – Мы ведем довольно-таки бурную жизнь, а?

– Ничего другого нам не остается.

– Тоже верно. Что будет, если завтра утром мы окажемся друг против друга на ярком полуденном солнце?

– Предоставим это божественному Провиде́нию. Но чем займемся сегодня вечером? Пойдем в тот же ресторан, что вчера? Только ведь он совсем никудышный. Явно недостает «Германии». Жаль, что ее закрыли.

– Можно остаться здесь. Выпивки достаточно. Я попробую что-нибудь приготовить.

– А ты выдержишь? Может, лучше сходим куда-нибудь?

– В отсутствие Лизер здесь просто каникулы.

– Тогда останемся здесь. Будет чудесно. Вечер без музыки. И мне не придется идти в казарму. Но как насчет еды? Ты правда умеешь готовить? По виду не скажешь.

– Могу попробовать. Провизии так и так немного. Только то, что дают по карточкам.

– Да уж, наверняка немного.

Они пошли на кухню. Гребер оценил запасы Элизабет. Почти ничего – немного хлеба, искусственный мед, маргарин, два яйца да парочка сморщенных яблок.

– У меня еще есть продуктовые карточки, – сказала она. – Можно что-нибудь получить. Я знаю магазинчик, который вечером открыт.

Гребер задвинул ящик.

– Оставь карточки. Они тебе самой пригодятся. Сегодня мы поступим иначе. Кое-что организуем.

– Тут ничего не украдешь, Эрнст, – забеспокоилась Элизабет. – Госпожа Лизер точно знает, сколько у нее чего.

– Могу себе представить. Да я и не собираюсь красть. Я собираюсь кое-что реквизировать, как солдат на вражеской территории. Некий Альфонс Биндинг пригласил меня сегодня на вечеринку. Я заберу то, что бы съел, если б остался там, и притащу сюда. У него в доме огромные запасы. Через полчаса вернусь.

Альфонс встретил Гребера с распростертыми объятиями, уже порядком разгоряченный.

– Здо́рово, что ты пришел, Эрнст! Заходи! У меня нынче день рождения! Я собрал кой-кого из друзей.

В охотничьей комнате было полно народу и крепко накурено.

– Послушай, Альфонс, – быстро сказал Гребер в коридоре. – Я не могу остаться. Забежал на минутку и должен вернуться.

– Вернуться? Но, Эрнст! Об этом и речи быть не может!

– Может. У меня уже была договоренность, когда я узнал, что ты меня спрашивал.