Эрих Ремарк - Время жить и время умирать [litres]

Он взял вещи и вышел.

Ройтер проводил его взглядом. Потом обернулся к Греберу:

– А ты? Что собираешься делать?

– Схожу в запасный батальон. На всякий случай спрошу еще разок, не нужны ли еще какие документы.

Ройтер ухмыльнулся:

– Неудача твоего приятеля Бёттхера тебя не пугает, а?

– Нет. Меня пугают совсем другие вещи.

– Дело пахнет керосином, – сказал писарь запасного батальона. – На фронте дело пахнет керосином, опасность. Тебе известно, что делают, когда грозит опасность?

– Прячутся в укрытии, – ответил Гребер. – Любой ребенок знает. Но мне-то что? Я в отпуске.

– Ты еще думаешь, что в отпуске, – поправил его писарь. – Сколько дашь, если я покажу тебе приказ, поступивший сегодня?

– Смотря о чем речь. – Гребер достал из кармана пачку сигарет, положил на стол. Он чувствовал, как под ложечкой все свело.

– Дело пахнет керосином, – повторил писарь. – Тяжелые потери. Срочно требуется пополнение. Отпускники, у которых нет уважительных причин остаться, должны немедленно выехать в часть. Понял?

– Да. А каковы уважительные причины?

– Смерть близких, улаживание первоочередных семейных дел, тяжелая болезнь… – Писарь взял сигареты. – Короче, исчезни! Сделайся невидимкой. Если тебя не найдут, то и на фронт не отправят. Берегись казармы, как чумы. Скройся где-нибудь до конца отпуска. Тогда и доложи об убытии. Что тебе сделают? Накажут за то, что не сообщил новый адрес? Так ты все равно на фронт отправишься, баста.

– Я женюсь. Это уважительная причина?

– Женишься?

– Да. Потому и пришел. Хочу знать, нужны ли еще какие бумаги, кроме солдатской книжки.

– Женитьба! А что, пожалуй, это причина. Пожалуй. – Писарь закурил сигарету. – Очень может быть. Но зачем тебе это? Дополнительных документов от тебя, фронтовой крысы, не требуется. А в случае чего приходи ко мне, я все втихаря устрою, комар носа не подточит. У тебя есть порядочные шмотки? В этой рванине жениться никак нельзя.

– А тут выменять можно?

– Ступай к каптенармусу, – сказал писарь. – Объясни ему, что женишься. Скажи, что я тебя послал. Сигареты у тебя еще найдутся?

– Нет. Но, пожалуй, смогу достать.

– Не мне. Ротному фельдфебелю.

– Я посмотрю. А ты не знаешь, женщине нужны какие-то особые бумаги?

– Понятия не имею. По-моему, нет. Все ведь надо провернуть быстро. – Писарь взглянул на часы. – Ступай на склад. Фельдфебель сейчас там.

Гребер прошел во флигель, где располагался вещевой склад. На чердаке. У толстяка фельдфебеля глаза были разного цвета. Один неестественно синий, почти лиловый, как фиалка, второй светло-карий.

– Чего уставились! – рявкнул он. – Стеклянного глаза не видали?

– Видал. Но чтобы разные, не видал.

– Он не мой, болван! – Фельдфебель щелкнул по блестящему синему глазу. – У приятеля позаимствовал. Мой вчера на пол упал. Он был карий. Хрупкие они, эти штуковины. Их бы лучше из целлулоида делать.

– Тогда бы они были огнеопасны.

Фельдфебель поднял взгляд, посмотрел на греберовские награды и ухмыльнулся:

– Верно. Только формы для вас у меня все равно нету. Увы. Все, что есть, еще хуже вашей.

Он сверлил Гребера синим глазом. Карий был тусклее. Гребер положил на стол пачку биндинговских сигарет. Фельдфебель скользнул по ней взглядом карего глаза, куда-то сходил и принес френч.

– Вот все, что есть.

Гребер к френчу не прикоснулся. Вытащил из кармана маленькую плоскую бутылочку коньяку, которую прихватил с собой на всякий случай, поставил ее подле сигарет.

Фельдфебель исчез и вернулся с френчем получше и с почти новыми штанами. Сперва Гребер осмотрел штаны, его-то собственные были латаные-перелатаные. Осмотрев новые, он заметил, что каптенармус сложил их так, чтобы спрятать большое, с ладонь, пятно. Гребер молча глянул на пятно, потом на коньяк.

– Это не кровь, – сказал фельдфебель. – Первосортное оливковое масло. Тот, кто носил эти штаны, прибыл из Италии. Чуток бензина, и пятна не будет.

– Раз вывести пятно так просто, зачем он поменял штаны, а не вычистил сам?

Фельдфебель осклабился:

– Хороший вопрос. Просто он хотел форму, от которой разит фронтом. Вроде той, что на вас сейчас. Парень два года проторчал в Милане, в канцелярии, а невесте слал письма с фронта. Не мог он явиться домой в новых штанах, на которые всего-то опрокинул миску с салатом. Честное слово, это самые лучшие штаны, какие у меня есть.

Гребер ему не поверил, но ничего больше он с собой не прихватил, выменять не на что. Тем не менее он отрицательно покачал головой.

– Ладно, – сказал фельдфебель. – Другое предложение. Обойдемся без обмена. Оставьте старые шмотки при себе. Тогда у вас будет как бы выходная форма. Согласны?

– А вам старая не нужна, чтоб количество совпало?

Фельдфебель презрительно махнул рукой. Синий глаз поймал луч солнца, падавший в окно сквозь пляшущие пылинки.

– Количество давно уже не сходится. Да что вообще сходится? Вы знаете?

– Нет.

– То-то и оно, – сказал фельдфебель.

Проходя мимо городской больницы, Гребер остановился. Вспомнил Мутцига. Он обещал проведать его. Секунду помедлил, но все-таки вошел. Внезапно его охватило суеверное чувство, что добрым делом можно подкупить судьбу.

Ампутированные обретались на втором этаже. Первый отвели тяжелораненым и только что прооперированным, лежачим; при воздушном налете оттуда их можно было быстрее доставить в подвал. Ампутированные не считались беспомощными, поэтому их разместили выше. Во время тревоги они могли пособить друг другу. Безногий в крайнем случае, держась за шеи двоих безруких, мог таким манером добраться до подвала, тогда как персонал спасал тяжелых.

– Ты? – сказал Мутциг. – Никогда бы не подумал, что ты придешь.

– Сам бы не подумал. Но, как видишь, пришел.

– Мило с твоей стороны, Эрнст. Штокман тоже здесь у нас. Ты вроде вместе с ним в Африке был?

– Да.

Штокман потерял правую руку. С двумя другими инвалидами он играл в скат.

– Эрнст. С тобой-то что? – сказал он, оглядывая Гребера. Невольно искал ранение.

– Ничего, – ответил Гребер.

Все смотрели на него. Тем же взглядом, что и Штокман.

– Отпуск, – смущенно пояснил он. Чувствуя себя чуть ли не виноватым, оттого что цел-невредим.

– Я думал, тебе в Африке так досталось, что оставят в тылу.

– Подлатали меня, а потом в Россию отправили.

– Повезло тебе. Да и мне тоже. Остальные все в плену. Их не успели вывезти самолетом. – Штокман помахал обрубком руки. – Если это можно назвать везением.

Человек, сидевший посередине, шлепнул картами по столу.

– Мы играем или языки чешем? – грубо осведомился он.

Гребер разглядел, что он без ног. Обе ампутированы практически целиком. На правой руке недоставало двух пальцев, а еще не было ресниц. Веки новые, красные, блестящие и, кажется, обгорелые.