Эрих Ремарк - Время жить и время умирать [litres]

Элизабет будто не слышала. Только ускорила шаг и все заглядывала в безжизненные лица заключенных.

– Назад! Я к вам обращаюсь! Дама! Сию минуту! Черт, вы что, оглохли? – Эсэсовец, чертыхаясь, подошел к ним.

– В чем дело? – спросил Гребер.

– В чем дело? У вас вата в ушах? Или как?

Гребер заметил, что к ним направляется еще один эсэсовец. Обер-шарфюрер. Он не рискнул окликнуть Элизабет, знал, что она не вернется.

– Мы кое-что ищем, – сказал он эсэсовцу.

– Что именно! Выкладывайте!

– Мы потеряли здесь одну вещицу, брошь. Парусник с бриллиантами. Вчера поздно вечером шли здесь и, должно быть, обронили. Вам она не попадалась?

– Что?

Гребер повторил свою выдумку. Он видел, что Элизабет прошла уже почти половину ряда.

– Здесь мы ничего не находили, – сказал обер-шарфюрер.

– Да врет он все, – сказал первый эсэсовец. – Документы!

Гребер секунду-другую молча смотрел на него. С удовольствием бы врезал парню. Эсэсовец был не старше двадцати. Штайнбреннер, подумал он. Хайни. Тот же тип.

– У меня не только есть документы, но даже очень хорошие, – сказал он. – К тому же обер-штурмбаннфюрер Хильдебрандт мой близкий друг, если вам интересно.

Эсэсовец ехидно фыркнул:

– Да ну? Может, и фюрер тоже?

– Нет, насчет фюрера утверждать не стану.

Элизабет уже добралась до конца ряда. Гребер не спеша достал из кармана свидетельство о браке.

– Давайте отойдем под фонарь. Будьте любезны, читайте вот здесь. Подпись моего свидетеля. И дату. Сегодня, как видите. Есть еще вопросы?

Эсэсовец уставился на бумагу. Обер-шарфюрер заглянул ему через плечо.

– Подпись Хильдебрандта, – подтвердил он. – Я ее знаю. Но тем не менее ходить здесь нельзя. Запрещено. Мы ничего поделать не можем. Насчет броши сожалею.

Элизабет завершила обход.

– Я тоже, – сказал Гребер. – Разумеется, мы не станем продолжать поиски, раз это запрещено. Приказ есть приказ.

Он прошел вперед, к Элизабет. Но обер-шарфюрер не отставал.

– Может, мы еще найдем брошь. Куда ее вам прислать?

– Передайте Хильдебрандту, так проще всего.

– Хорошо, – с уважением ответил обер-шарфюрер. Потом спросил у Элизабет: – Нашли что-нибудь?

Она посмотрела на него так, словно только что очнулась.

– Я рассказал обер-шарфюреру про брошь, которую мы здесь обронили, – быстро сказал Гребер. – Если они ее отыщут, то отдадут Хильдебрандту.

– Спасибо, – с удивлением ответила Элизабет.

Обер-шарфюрер, глядя ей в лицо, кивнул:

– Можете на нас положиться! Мы в СС настоящие кавалеры.

Элизабет бросила взгляд на заключенных. Обер-шарфюрер заметил.

– Если кто-нибудь из этих негодяев ее утаил, уж мы найдем, – галантно добавил он. – Будем обыскивать, пока с ног не свалятся.

Элизабет вздрогнула.

– Я не уверена, что потеряла ее именно здесь. Возможно, это случилось в лесу. Думаю, даже скорее всего там.

Обер-шарфюрер усмехнулся. Она покраснела и повторила:

– Наверно, в лесу.

Улыбка обер-шарфюрера стала еще шире:

– Там, конечно, не наша территория.

Гребер стоял совсем рядом с костлявым черепом одного из нагнувшихся заключенных. Сунул руку в карман, вытащил пачку сигарет и уронил ее рядом с узником, а сам отвернулся.

– Большое спасибо, – сказал он обер-шарфюреру. – Завтра поищем в лесу. Вероятно, и правда там обронили.

– Не за что. Хайль Гитлер! И сердечные поздравления с законным браком!

– Спасибо.

Не говоря ни слова, они шли бок о бок, пока заключенные не скрылись из виду. Стайка облаков, перламутрово-розовых, как фламинго, тянулась по прояснившемуся небу.

– Напрасно я туда пошла, – сказала Элизабет. – Я знаю.

– Пустяки. Таков уж человек. Едва избавится от одной опасности, как тотчас устремляется в другую.

Она кивнула:

– Брошью ты нас спас. И Хильдебрандтом. Ты вправду мастак врать.

– Это единственное, что мы за последние десять лет усвоили в совершенстве, – сказал Гребер. – А теперь пошли домой. Отныне я имею абсолютно законное право поселиться в твоей квартире. Приют в казарме я потерял, нынче после обеда съехал от Альфонса и сейчас наконец хочу домой. А завтра намерен блаженствовать в постели, когда ты утром побежишь на работу зарабатывать на хлеб для семьи.

– Завтра мне на работу не надо. У меня отпуск на два дня.

– И ты только сейчас об этом говоришь?

– Думала сказать тебе завтра утром.

Гребер тряхнул головой:

– Только без сюрпризов! На них у нас нет времени. Каждая минута на счету, чтобы радоваться. И начнем прямо сейчас. На завтрак у нас достаточно еды? Или надо сходить к Альфонсу?

– Достаточно.

– Ну и хорошо. Завтракать будем с шумом. Если хочешь, даже под «Хоэнфридебергский марш». А если мадам Лизер в порыве морального возмущения учинит скандал, мы сунем ей в разочарованную доносительскую физиономию свидетельство о браке. У нее глаза на лоб полезут, когда она увидит фамилию нашего эсэсовского свидетеля!

Элизабет улыбнулась.

– Возможно, она особо не будет скандалить. Позавчера, когда передавала мне оставленный тобой фунт сахару, она вдруг сказала, что ты порядочный человек. Бог весть, откуда вдруг такая перемена! Ты не знаешь?

– Понятия не имею. Вероятно, коррупция. Это ведь второе, что мы за последние десять лет усвоили в совершенстве.

Налет начался в полдень. День выдался пасмурный, прохладный, полный роста и влаги. Тучи нависли низко, и вспышки разрывов отсвечивали в них, словно земля швыряла их назад, в незримого противника, чтобы собственным его оружием низринуть его в вихрь огня и разрушения.

Это был час обеденного перерыва и самого интенсивного движения. Дружинник из гражданской обороны направил Гребера в ближайшее бомбоубежище. Он думал, дальше воздушной тревоги дело не пойдет, но, услышав первые разрывы, начал проталкиваться сквозь толпу, пока не очутился возле выхода. В тот миг, когда дверь опять открыли, чтобы впустить людей, он выбежал наружу.

– Назад! – крикнул дружинник. – На улице никого не должно быть! Только дружинники!

– Я дружинник!

Гребер помчался в сторону фабрики. Не знал, сумеет ли добраться до Элизабет, знал только, что фабрики были главной целью налетов, и хотел хотя бы попытаться вызволить ее оттуда.

Он свернул за угол. Прямо перед ним в конце улицы медленно взлетел дом. И рассыпался в воздухе на куски, которые распались и, не произведя ни единого звука, бесшумно и неторопливо рухнули на газон. Он лежал в сточной канаве, зажав локтями уши. Ударная волна второго разрыва схватила его, точно исполинская рука, и отшвырнула на несколько метров назад. Вокруг дождем сыпались камни. Среди грохота они тоже падали беззвучно. Он встал, пошатнулся, резко тряхнул головой, дернул себя за уши и хлопнул по лбу, чтобы прочистить мозги. Вся улица впереди в один миг стала бурей огня. Не пройти, и он повернул обратно.