Эрих Ремарк - Время жить и время умирать [litres]

Элизабет покачала головой. Допила водку. Крыша ее дома рухнула. Стены словно закачались, затем провалился и пол верхних этажей. Обитатели на улице застонали. Из окон посыпались искры. Пламя поползло вверх по шторам.

– Наш этаж пока цел, – сказал Гребер.

– Ненадолго, – сказал мужской голос у него за спиной.

Гребер обернулся:

– Почему?

– А почему вам должно везти больше, чем нам? Я двадцать три года прожил там, наверху, молодой человек. Теперь там огонь. Почему же ваш этаж должен уцелеть?

Гребер посмотрел на мужчину – худой, лысый.

– Я полагал, это дело случая, а не морали.

– Простая справедливость. Если вы знаете, что это такое!

– В точности не знаю. Но не по своей вине. – Гребер усмехнулся. – Наверно, жизнь у вас тяжелая, раз вы сами еще в это верите. Позвольте угостить вас водкой? Помогает лучше всякого возмущения.

– Спасибо! Оставьте водку себе! Пригодится, когда ваша нора рухнет.

Гребер отставил бутылку.

– Спорим, что не рухнет?

– Что?

– Я спрашиваю, спорим или нет?

Элизабет рассмеялась. Лысый уставился на них.

– Поспорить хотите, вертопрах? А вы, барышня, еще и смеетесь? Поистине далеко с нами зашло!

– А почему бы ей не смеяться? Лучше смеяться, чем лить слезы, – сказал Гребер. – Особенно когда то и другое без толку.

– Молиться надо!

Верхняя стена упала внутрь. Пробила пол-этажа над квартирой Элизабет. Лизер судорожно зарыдала под своим зонтом. Семейство за кухонным столом варило на спиртовке ячменный кофе. Женщина в красном плюшевом кресле накрыла подлокотники и спинку газетами, чтобы защитить кресло от дождя. Ребенок в колыбели ревел благим матом.

– Вот и гибнет наш двухнедельный кров, – сказал Гребер.

– Справедливость! – удовлетворенно изрек лысый.

– Зря вы отказались спорить, выиграли бы.

– Я не материалист, молодой человек.

– Тогда что ж вы так сокрушаетесь из-за квартиры?

– Это был мой родной очаг. Вам, поди, непонятно.

– Да, непонятно. Германский рейх слишком рано сделал меня скитальцем.

– За это вы должны сказать спасибо. – Лысый утер рот и сглотнул. – Между прочим, сейчас бы я не отказался от стаканчика водки.

– Уже не получите. Молитесь лучше.

Из комнат Лизер вырвался огонь.

– Письменный стол горит, – прошептала Элизабет. – Письменный стол доносчицы со всем его содержимым.

– Будем надеяться. Я облил его керосином. Что будем делать?

– Поищем пристанище. Если не найдем, заночуем где-нибудь на улице.

– На улице или в сквере. – Гребер взглянул на небо. – От дождя есть плащ-палатка. Она не очень-то защитит, может, найдем какое-никакое укрытие. А что делать с креслом и книгами?

– Оставим здесь. Если завтра они еще будут на месте, подумаем, как с ними быть.

Гребер закинул ранец на плечо, а на спину узел с постелью. Элизабет подхватила чемоданы.

– Дай-ка их мне. Я привык таскать помногу.

С треском обрушились верхние этажи двух других домов. Горящие деревянные обломки полетели во все стороны. Лизер с криком вскочила, раскаленная деревяшка угодила прямо ей в лицо. Теперь огонь выплеснулся и из комнаты Элизабет. Потом рухнул потолок.

– Можно идти, – сказала Элизабет.

Гребер глянул на окно.

– Хорошие были деньки, – сказал он.

– Лучше не бывает. Идем!

От пожара лицо Элизабет казалось красным. Они прошли между кресел. Большинство людей покорно молчали. Один, с пачкой книг, читал. Пожилая пара сидела рядышком на мостовой. Укрытые пелериной, они выглядели как печальная летучая мышь с двумя головами.

– Странно, как легко расстаешься со всем тем, с чем, как думал еще вчера, никогда расстаться не сможешь, – сказала Элизабет.

Гребер еще раз оглянулся. Веснушчатый мальчишка, забравший чашку, уже сидел в бидермейеровском кресле.

– Я стащил сумку Лизер, пока она металась по квартире, – сказал он. – Там полно бумаг. Надо где-нибудь бросить ее в огонь. Вдруг это убережет кого-то от доноса.

Элизабет кивнула. Она не оглядывалась.

Гребер долго стучал. Потом подергал дверь. Никто не открывал. Он вернулся к Элизабет.

– Польмана нет дома. Или он не хочет никому открывать.

– Может, он здесь больше не живет.

– Где же ему еще жить? Места нигде нет. Мы в этом убедились за последние часы. Может, разве только… – Гребер опять подошел к двери. – Нет, гестапо здесь не было. Иначе бы все выглядело по-другому. Что будем делать? Если хочешь, пойдем в бомбоубежище.

– Нет. А нельзя остаться где-нибудь здесь?

Гребер внимательно огляделся. Ночь, на фоне мрачного красного неба торчали черные зубья развалин.

– Вон там уцелел кусок потолка, – сказал он. – Под ним сухо. С одного боку можно повесить плащ-палатку, а с другого – шинель.

Он взял штык, простучал потолок. Держится. Пошарил в развалинах, нашел несколько железных прутьев, вбил в землю. Повесил на них плащ-палатку.

– Это занавес. Шинель по другую сторону сделает все это подобием палатки. Как по-твоему?

– Тебе помочь?

– Нет. Присматривай за вещами, и достаточно.

Гребер расчистил пол от обломков штукатурки и камней. Потом занес внутрь чемоданы, расстелил постель. Ранец он поставил в головах.

– Теперь у нас есть приют. Мне случалось ночевать и в худших условиях. Но тебе нет.

– Пора и мне привыкать.

Гребер достал плащ Элизабет, спиртовку и бутылку спирта.

– Хлеб у меня сперли. Но в ранце есть кой-какие консервы.

– А посудина у нас есть? Кастрюлька?

– Мой котелок. А дождевой воды кругом полно. Вдобавок осталось немного водки. Если развести горячей водой, получится что-то вроде грога. Защитит от простуды.

– Лучше я выпью водку просто так.

Гребер зажег спиртовку. Блеклый голубой огонек осветил палатку. Он открыл банку с бобами. Они разогрели их и съели вместе с остатками колбасы своего свидетеля Клоца.

– Подождем Польмана или будем спать? – спросил Гребер.

– Спать. Я устала.

– Спать придется не раздеваясь. Сможешь?

– Я слишком устала, чтобы раздеваться.

Элизабет скинула туфли и поставила их возле ранца, чтобы ночью не украли. Свернула чулки, спрятала их в карманы. Гребер укрыл ее.

– Ну как?

– Как в гостинице.

Он лег рядом, спросил:

– Ты не огорчена из-за квартиры?

– Нет. Я принимала это в расчет, с тех пор как начались налеты. Тогда еще огорчалась. Все остальное время просто подарок.

– Правильно. Но можно ли всегда жить так ясно, как думаешь?

– Не знаю, – пробормотала она ему в плечо. – Пожалуй, если теряешь надежду. Но сейчас все по-другому.

Она уснула, задышала медленно и спокойно. Гребер еще некоторое время лежал без сна. Думал о том, что порой на фронте, когда говорили о несбыточных желаниях, это было одним из них – приют, постель, женщина и спокойная ночь.