Эрих Ремарк - Время жить и время умирать [litres]

– Может, просто не пойдешь, и все? Откуда им знать, что с тобой вчера случилось? Вдруг ты пострадала, когда выносила свои вещи?

– А доказательства? На фабрике есть врачи и полиция. Если они уличат кого-нибудь во лжи, ему не миновать взыскания – увеличат норму, лишат отпуска, а если это не поможет, отправят на курс перевоспитания в концлагерь. Тот, кто возвращается оттуда, никогда уже не прогуливает. – Элизабет залила кипятком растворимый эрзац-кофе в крышке от котелка. – И не забудь, я только что брала три дня отпуска. Не стоит перегибать палку.

Гребер знал, она думает, что ей нельзя из-за отца. Надеется таким образом помочь ему. Эта петля на шее у каждого.

– Бандиты! – сказал он. – Что они со всеми нами сделали!

– Держи кофе. И не сердись. У нас нет на это времени.

– В том-то и дело, Элизабет.

Она кивнула.

– Я знаю. У нас так мало времени, а мы так мало бываем вместе. Твой отпуск кончается, и бульшая его часть растрачена на ожидание. Мне бы следовало быть храбрее и не ходить на фабрику, пока ты здесь.

– Храбрости у тебя хватает. И ждать как-никак лучше, чем не иметь ничего, чего можно ждать.

Она поцеловала его.

– Ты быстро научился находить правильные слова. А теперь мне пора. Где встретимся вечером?

– Правда, где? Ничего теперь нет. Надо опять начинать сначала. Я зайду за тобой на фабрику.

– А вдруг не получится? Налет или улицу перекроют?

Гребер задумался.

– Я соберу вещи и пойду в церковь Святой Екатерины. В случае чего встретимся там.

– Церковь ночью открыта?

– Почему ночью? Ты же не ночью вернешься?

– Как знать. Однажды нам пришлось просидеть в подвале шесть часов. Лучше всего, если б у нас был кто-нибудь, у кого на худой конец можно оставить весточку. Назначить место встречи уже недостаточно.

– То есть на случай, если с кем-нибудь из нас что-то стрясется?

– Да.

Гребер кивнул. Он видел, как легко можно потерять друг друга.

– Сегодня можно обратиться к Польману. Хотя нет, это ненадежно. – Он задумался. И вдруг с облегчением сказал: – Биндинг. Вот с ним надежно. Я показывал тебе его дом. Кстати, он пока не знает, что мы поженились. Но это пустяки. Я зайду к нему и расскажу.

– Зайдешь, чтобы снова его обобрать?

Гребер засмеялся:

– Вообще-то я не собирался. Только ведь нам надо что-то есть. Вот так и сбиваешься с пути.

– Ночевать будем опять здесь?

– Надеюсь, что нет. У меня целый день впереди, что-нибудь найду.

На миг ее лицо омрачилось.

– Да, целый день. Все, мне пора.

– Я быстренько соберу барахло, отнесу к Польману и провожу тебя до фабрики.

– На это уже нет времени. Мне надо бежать. Ну, до вечера. Фабрика, церковь Святой Екатерины или Биндинг. До чего же интересная жизнь!

– К черту интересную жизнь, – сказал Гребер.

Он смотрел ей вслед. Она шла через площадь. Утро было ясное, небо синее, чистое. Влага серебряной сеткой поблескивала на развалинах. Элизабет оглянулась, помахала рукой. Потом поспешила дальше. Гребер любил ее походку. Она ставила ноги так, будто шла по колесной колее. Так в Африке ходили местные женщины. Она еще раз помахала рукой и исчезла среди домов на другом конце площади. Прямо как на фронте, подумал он. Не знаешь, увидишься ли после расставания. К черту интересную жизнь!

В восемь вышел Польман.

– Хотел посмотреть, есть ли у вас еда. Кусочек хлеба у меня найдется…

– Спасибо. Нам хватило еды. Можно оставить у вас постель и чемоданы, пока я схожу в церковь?

– Конечно.

Гребер занес вещи в комнату. Йозефа видно не было.

– Возможно, меня не будет здесь, когда вы вернетесь, – сказал Польман. – Постучите тогда: два раза медленно и два раза быстро, Йозеф услышит.

Гребер открыл один из чемоданов.

– Похоже, начинается цыганская жизнь, – сказал он. – Не ожидал.

Польман устало улыбнулся:

– Йозеф уже три года скитается. Несколько месяцев он жил по ночам в трамвайных вагонах. Все время ездил. Спал только сидя и только минут по пятнадцать. Еще до налетов. Теперь и это невозможно.

Гребер достал из чемодана банку тушенки, протянул Польману:

– Вот, осталась. Отдайте Йозефу.

– Тушенка? А вам самому не надо?

– Нет. Отдайте ему. Такие люди, как он, должны уцелеть. Иначе что будет, когда все закончится? Что вообще будет? Достаточно ли осталось, чтобы начать сначала?

Старик помолчал. Потом отошел к глобусу, стоявшему в углу, повернул его.

– Видите? Вот этот маленький кусочек мира – Германия. Его можно почти целиком накрыть большим пальцем. Очень маленький кусочек мира.

– Пожалуй. Но с этого кусочка мы завоевали огромную часть мира.

– Верно, часть. И завоевали… но не убедили.

– Пока нет. Но что, если бы мы сумели его удержать? Десять лет. Двадцать. Пятьдесят. Победы и успехи убеждают чертовски эффективно. Как мы видели в собственной стране.

– Мы не победили.

– Это не доказательство.

– Доказательство, – сказал Польман. – Очень веское. – Рука с толстыми жилами снова повернула глобус. – Мир… Мир не стоит на месте. Если собственная страна какое-то время приводит в отчаяние, нужно верить в мир. Возможно солнечное затмение, но не постоянная ночь. Не на этой планете. Нельзя облегчать себе жизнь и сразу отчаиваться. – Он отставил глобус. – Вы спрашиваете, осталось ли достаточно, чтобы начать заново. Церковь началась с нескольких рыбаков, нескольких верующих в катакомбах и уцелевших на аренах Рима.

– Да. А нацисты – с нескольких безработных фанатиков в мюнхенской пивной.

Польман улыбнулся:

– Вы правы. Но никогда еще не бывало тирании, которая продержалась бы долго. Человечество шло вперед не по гладкой дороге. Всегда толчками, рывками, с отступлениями и судорогами. Мы были слишком заносчивы, думали, что уже преодолели свое кровавое прошлое. Теперь мы знаем, что оглянуться не успели, как оно уже вновь нас настигло. – Он взял шляпу. – Мне пора идти.

– Вот ваша книга о Швейцарии, – сказал Гребер. – Чуточку намокла от дождя. Я ее обронил, но нашел и спас.

– Могли бы и не спасать. Мечты спасать незачем.

– Нет, есть зачем. Что же еще спасать?

– Веру. Мечты возникнут вновь.

– Надеюсь. Иначе впору хоть сейчас повеситься.

– Как вы еще молоды, – сказал Польман. – Да что я говорю? Вы вправду еще очень молоды. – Он надел пальто. – Странно… я всегда представлял себе молодость по-другому…

– Я тоже, – сказал Гребер.

Йозеф не ошибся. Служка церкви Святой Екатерины брал вещи на хранение. Гребер оставил там свой ранец. Потом пошел в жилищную контору. Ее перевели, теперь она располагалась в кабинете естествознания одной из школ. Стойка с географическими картами и стеклянный шкаф с заспиртованными препаратами так там и стояли. Чиновница использовала часть банок в качестве пресс-папье. В банках были змеи, ящерицы и лягушки. Кроме того, в кабинете осталось чучело белки со стеклянными глазами и орехом в лапках. Чиновница оказалась приветливой седовласой особой.