Эрих Ремарк - Время жить и время умирать [litres]

– Я внесу ваше имя в списки нуждающихся в жилье, – сказала она. – Сейчас у вас есть адрес?

– Нет.

– Тогда вам придется время от времени заходить и наводить справки.

– А есть смысл?

– Ни малейшего. Перед вами еще шесть тысяч заявителей. Лучше постарайтесь сами что-нибудь найти.

Он вернулся на Янплац, постучал в дверь Польмана. Ответа не получил. Подождал немного, потом пошел на Мариенштрассе, хотел посмотреть, что там осталось.

Дом Элизабет сгорел до этажа, где жил домоуправитель. Пожарные все-таки приезжали. Повсюду еще текла вода. От квартиры Элизабет не осталось ничего. Кресло, стоявшее на улице, тоже утащили. Лишь пара перчаток лежала в водостоке, вот и все. Гребер заметил домоуправителя за шторами его квартиры. Вспомнил, что обещал ему сигары. Давно-давно, вроде бы уже и ни к чему, но как знать. Он решил сходить к Альфонсу и позаимствовать несколько штук. Так и так нужны продукты на вечер.

Бомба попала в один-единственный дом, все остальное было невредимо. Сады купались в утреннем свете, березы шумели на ветру, золотом сияли нарциссы, расцвели первые деревья, словно усыпанные мириадами белых и розовых мотыльков, – только дом Биндинга был беспорядочной грудой обломков, громоздившейся в саду вокруг кратера, на дне которого, отражая небо, стояла вода. Секунду-другую Гребер не двигался, не сводя с нее глаз, словно не веря. Бог весть почему он всегда считал, что с Альфонсом ничего случиться не может. Медленно подошел ближе. Птичья купальня разбилась. Дверь дома висела на кустах сирени. Оленьи рога валялись на лужайке, словно под ними похоронены животные. Ковер ярким стягом варвара-завоевателя цеплялся в вышине за кроны деревьев. На цветочной клумбе стояла бутылка «Наполеона», словно темная бутылочная тыква, неожиданно выросшая там за ночь. Гребер поднял ее, осмотрел и сунул в карман. Вероятно, погреб уцелел и его откопали, подумал он. Прошел к задней стороне дома. Черный ход уцелел. Он открыл дверь. Внутри что-то шевельнулось.

– Госпожа Кляйнерт! – окликнул он.

Ответом был громкий всхлип. Женщина встала, вышла из полуобвалившегося помещения на улицу.

– Бедный хозяин! Он был такой добрый!

– Что случилось? Он ранен?

– Он погиб. Погиб, господин Гребер. А ведь такой был жизнерадостный!

– Погиб?

– Да. В голове не укладывается, верно?

Гребер кивнул. Смерть никогда не укладывается в голове, сколь бы часто ты ее ни видел.

– Как это произошло? – спросил он.

– Он находился в погребе. Но погреб не выдержал.

– Погреб не был рассчитан на тяжелые бомбы. Почему он не пошел в убежище на Зайдельплац? Оно же всего в нескольких минутах пешком.

– Думал, обойдется. К тому же… – Госпожа Кляйнерт помедлила. – С ним была дама.

– Что? Днем?

– Она с вечера осталась. С вечера накануне. Крупная такая блондинка. Господин крайсляйтер любил крупных блондинок. Я подала курицу, когда начался налет.

– Дама тоже погибла?

– Да. Они даже толком не оделись. Господин Биндинг в пижаме, а дама в тонком шелковом пеньюаре. Так их и нашли. Я ничего не могла поделать. За что ему такое! Хотя бы в мундире!

– Не знаю, какая разница, раз уж ему суждено было умереть, – сказал Гребер. – Он успел пообедать?

– Да. Весьма основательно. С вином и его любимым десертом. Яблочный пирог со сбитыми сливками.

– Ну вот видите, госпожа Кляйнерт. Тогда смерть была прекрасная. Мне бы так. В самом деле, вам совершенно незачем плакать.

– Слишком уж рано.

– Всегда слишком рано. Думаю, даже в девяносто. Когда похороны?

– Послезавтра в девять. Он уже в гробу. Хотите его увидеть?

– Где он?

– Здесь. В подвальной кладовой. Там прохладно. Гроб уже закрыли. Эта часть дома пострадала меньше. Только фасад уничтожен полностью.

Через кухню они спустились в подвал. В углу высилась куча заметенных осколков. Пахло разлитым вином и домашними консервами. Посредине, на полу, стоял ореховый гроб. На стойках вокруг, перевернутые, в беспорядке, виднелись банки с компотами и консервами.

– Где вы так быстро достали гроб? – спросил Гребер.

– Партия организовала.

– На кладбище повезут отсюда?

– Да. Послезавтра в девять.

– Я приду.

– Хозяин наверняка порадуется.

Гребер посмотрел на госпожу Кляйнерт.

– На том свете, – сказала она. – Он очень вас любил.

– Почему, собственно?

– Говорил, вы единственный никогда и ничего от него не требовали. Ну и потому, что вы все время были на фронте.

Гребер немного постоял у гроба. Он испытывал лишь смутное сожаление и стыдился перед плачущей женщиной, оттого что ничего больше не чувствовал.

– Что вы теперь будете делать со всем этим? – спросил он, глядя на стойки.

Госпожа Кляйнерт встрепенулась.

– Да вы возьмите, сколько вам нужно, господин Гребер. Ведь в чужие руки попадет.

– Сохраните для себя. Большей частью это же вы готовили.

– Для себя я уже кое-что отложила. Мне много не нужно. Возьмите все что хотите, господин Гребер. Партийцы, которые сюда приходили, и без того диву давались. Лучше пускай тут будет поменьше. А то здорово смахивает на спекуляцию.

– Вы правы.

– Именно. Когда они опять явятся, все попадет в чужие руки. А вы были господину Биндингу настоящим другом. Вам полагается больше, чем другим, он наверняка так считает.

– А семьи у него нет?

– Отец еще жив. Но вы же знаете, какие у них отношения. Да и для него достаточно останется. Во втором погребе и кой-какие бутылки уцелели. Берите сколько вам нужно.

Она пошла вдоль полок, снимая оттуда то одну банку, то другую. Принесла, поставила на гроб, хотела было пойти за новыми банками, но одумалась, отнесла на кухню.

– Погодите, госпожа Кляйнерт, – сказал Гребер. – Если я что и возьму, то давайте выберем разумно. – Он присмотрелся к банкам. – Спаржа. Голландская спаржа, нам она не нужна. Сардины в масле можно оставить, свиную ножку тоже.

– Правильно. У меня в голове полный сумбур после случившегося. – Она поставила банки штабелем на кухонном стуле.

– Это слишком много, – сказал Гребер. – Как я все это унесу?

– За несколько раз унесете. Ну с какой стати отдавать все в чужие руки, господин Гребер? Вы солдат, у вас больше прав, чем у этих нацистов, которые тут все теплые местечки заняли!

Пожалуй, подумал Гребер. И Элизабет, и Польман, и Йозеф – у них столько же прав, и я буду дураком, если не подсуечусь. Альфонсу этим уже не поможешь и не навредишь. Только позднее, уже довольно далеко от развалин, ему пришло в голову, что лишь по случайности он не жил у Альфонса и не оказался вместе с ним под обломками.

Йозеф открыл.

– Быстро вы, – сказал Гребер.

– Я вас видел. – Йозеф показал на маленькую дырочку в двери. – Заранее просверлил. Практично.