Эра Ершова - В глубине души

И по мере ее приближения Артем чувствовал, как к нему возвращается жизнь, и он вспоминает все эти долгие дни и бессонные ночи, вспоминает ощущение счастья — сильного и яркого, такого, которого не бывает в обычной жизни.

— Я тебя люблю! — крикнул Артем и бросился в снег, чтобы принять у Веры сумки.

Вера улыбалась.

— Я что-то писал, но еще не знаю… — бормотал Артем. — Пойдем, я тебе прочту.

— Нет! — возразила Вера. — Сначала тебе надо поесть, ты уже неделю сидишь не вставая.

— Я не хочу есть, я должен знать, что получилось. Может быть, это все мусор!

Они зашли в дом.

— Мусор? — Вера посмотрела на Артема сияющим взглядом. — Да это лучшее, что я читала за последнее время!

— Откуда ты знаешь? — не поверил Артем. — Ты же не читала. Там же в комнате всё разбросано.

— Не всё… — Вера подтолкнула его в гостиную, и он увидел на столе аккуратно уложенные стопки листов. — Я время от времени выгребала завалы. Здесь шесть рассказов, и каждый из них — чистое золото!

— Вера! — Артем подхватил Веру и закружил по комнате. — Это ты вдохнула в меня талант, ты пробудила меня к жизни! Без тебя я бы никогда не проснулся!

Весь следующий день они пили вино и читали, и Артем, прислушиваясь к собственному голосу, все не верил, что это он написал такие непостижимые для его еще полудетского сознания вещи. Что это его воображение породило такие удивительные по своей красоте и силе образы.

— Из тебя выйдет большой писатель… — пообещала Вера, когда чтение было закончено. — Это только начало.

На следующий день она поехала к Вадиму одна.

— Так будет лучше! — заявила Вера. — Жди.

Артем ждал долго. Полдня и весь вечер, и потом еще до середины ночи.

И ожидание это было ужасно, потому что он думал об этом противном Вадиме, с отвращением представлял, как тот трогает своими белыми пальцами листы, на которых осталась какая-то часть самого Артема, содрогался от мыслей о том, как Вадим смотрит своими масляными наглыми глазами на Веру, будто оставляя на ней жирные пятна.

Он готов был бежать туда, на Пресню, вломиться в квартиру и отнять рассказы и Веру. И пусть, пусть он испортит себе все, пусть его больше никогда не напечатают, но он сохранит то, что ему дороже всего на свете, — свою любовь и творчество.

И если бы Артем тогда решился выйти из дома и действительно реализовал свой порыв, вся его жизнь пошла бы совершенно по другому пути. Но он не трогался с места. Он пытался дисциплинировать свои чувства. И это было первым опытом подавления в себе иррационального ради рационального.

Потом, позже, подобный диалог с собой сделался привычным и заканчивался очень быстро и безболезненно полной победой рассудка.

Вера пришла домой далеко за полночь, и Артему показалось, что что-то в ней неуловимо изменилось. От нее пахло сигарами и коньяком, и этот запах как будто перекидывал мостик туда, к ее мужу.

— Ты где так долго была? — спрашивал Артем, пытаясь заглянуть ей в глаза.

Вера отводила взгляд, смотрела мимо. И загадочно улыбалась.

«Она была с ним… — думал Артем. — Все кончено! Я больше никогда не смогу ее любить».

Странно, но в эту минуту Артем совершенно забыл, зачем Вера ездила к своему мужу. Он впервые в жизни познавал чувство ревности и был увлечен им совершенно.

— Артем, я уже десять минут дома! — наконец не выдержала Вера. — А ты все ходишь за мной с подозрительным видом и никак не спросишь, как прошли переговоры.

— И как же они прошли? — угрюмо поинтересовался Артем.

Тут Вера совершенно преобразилась и стала прежней. Она подошла к Артему так близко, как будто хотела войти в него, и, закинув голову так, что ее взгляд оказался устремленным мимо глаз Артема прямо в самый центр его души, медленно, нараспев произнесла:

— Ты входишь в мир большой литературы, мой милый. Это огромная ответственность. Смотри, не урони себя.

Артем плохо понимал, что она говорит, он только чувствовал. Как ее слова вливаются в него волшебным потоком, и все в нем оживает; и любовь, и желание создавать что-то новое. И вот сейчас Вера скажет что-то еще! Что-то чрезвычайно важное. Но не надо, не надо торопиться. Еще немного этого блаженного ожидания. Она поняла, она улыбается, она длит мгновение, но вот…

— Через месяц напечатают твой рассказ… — слышит Артем сквозь шум движения собственной крови. — А к весне выйдет твоя книга. Но над этим нужно еще поработать.

Артем обнимает Веру, прижимает к себе, и ему кажется, что он обнимает весь мир, который сделался вдруг так непереносимо прекрасен. И все, все люди в нем стали необыкновенно хороши — и даже этот Вадим с его барскими замашками. Больше Артем никогда не испытывал такого счастья. Это был самый сильный аккорд в его жизни. И потом, когда ему бывало трудно, он всегда возвращался к этому моменту, чтобы оттолкнуться от него. И двигаться дальше.

Вера взяла на себя все. Артему оставалось только писать. Его продвижение в литературе было стремительным и ярким. И первые плоды не заставили себя долго ждать.

Артем становился узнаваем. И сразу, вслед за этим, произошло раздвоение. Эти люди на улицах, которые тревожно оглядывались ему вслед, знали, что вот идет известный писатель Артем Зайцев. И каждый такой взгляд как будто отхватывал от Артема кусочек его «я». И чем больше становилось поклонников, тем меньше этого драгоценного «я» оставалось в самом Артеме. Они как будто растаскивали его по частям.

— Не поддавайся соблазну, иди ровно по своему пути, — предупреждала Вера. — Люди не стоят того, чтобы растрачивать на них лучшее, что в тебе есть. Если ты не сохранишь целостность своей натуры, то твой талант превратится для тебя в наказание.

Поначалу Артем внимательно прислушивался к ее мнению и старался изо всех сил не размениваться, не гнаться за наживой. Вера была для него как для слепого поводырь. Он боялся отпустить руку и упасть, потеряться, утратить ориентир.

Но постепенно хвалебные оды, которые пели вокруг него читатели, писатели и критики, утвердили его во мнении, что Вера со своим болезненно-чутким отношением к его творчеству уже давно перестала быть нравственной направляющей. Что он давно перерос ее чисто женскую интуицию и сам понимает лучше всех, что такое хорошо и что такое плохо.

И с этим пониманием Артем Зайцев почувствовал, как буквально физически поднимается надо всем сущим, и кривая улыбка высокомерия заиграла на его губах. Он ходил с этой улыбкой по улицам, сидел в ресторанах, тратил огромные гонорары, которые получал от продажи своих книг, и чувствовал, что ему больше не надо гоняться за жизнью, что жизнь сама идет к нему, покорная и ласковая, как прирученное животное.

Он продолжал писать с удовольствием и много, но что-то такое закрылось в его душе. Какая-то дверка, ключ от которой был безвозвратно потерян. Там, за этой дверкой, спрятано самое главное, что-то такое, без чего все его рассказы не стоят ломаного гроша, потому что из них ушло вдохновение.