Эра Ершова - В глубине души

Но потом он забыл и это. Никакие сомнения больше не тревожили его. И полилась вода на мельницу литературы. И жернова этой мельницы вращались все быстрее, все легче, не обремененные ни смыслом, ни содержанием. И это блаженное почивание на лаврах прерывалось только недовольным гудением Веры.

— Что ты делаешь! — возмущалась она. — Я думала, из тебя получится настоящий мастер!

— Так что же ты хочешь? — притворно удивлялся Артем. — Меня читают миллионы людей.

— Это не оценка! — не унималась Вера. — Талант не может измеряться цифрами.

— А чем?

— Талант оценивается чувством собственного достоинства, которое ты потерял ради цифр и превратился в модное ничто!

Подобные перепалки утомляли Артема. Он желал блаженствовать, а Вера смущала безоблачную синеву его души. Она заставляла его копаться в себе, вытаскивать на свет божий какие-то ненужные вещи — достоинство, честь — какие-то глупости, средневековые понятия. Это, в конце концов, смешно в современном мире.

В общем, стала ощущаться разница в возрасте. Конечно же, Вера принадлежала к другому поколению. Поэтому и в перестройку вписаться не смогла со своими старомодными стихами.

Но одно из этих старомодных понятий все же нравилось Артему чрезвычайно. И имя этому понятию было — благородство.

Нравилось потому, что его можно было носить как украшение, как золотую цепочку, например, или орден.

И, руководствуясь этим самым благородством, он твердо решил, что стерпит все, но свою стареющую любовницу не бросит.

Тем более что в этом не было особой необходимости. Вера предоставляла ему полную свободу. Этой свободой Артем пользовался деликатно.

— Нельзя обижать женщину, посвятившую тебе жизнь, — говорил он друзьям.

И его сознание при этих словах наполнялось торжеством. Он поступал благородно! И все вокруг с затаенной завистью качали головами. Это было красиво, жертвовать собой ради увядшей любви.

Друзьям тоже хотелось такого величия, но не хотелось во имя этого расставаться со своими милыми привычками, и поэтому благородство они откладывали на потом, на старость, когда все утрясется само собой и больше не захочется так жадно пожирать жизнь, а захочется наоборот — созерцать и переосмысливать.

Правда, нужно сказать, что, представляя себя жертвой обстоятельств, Артем лукавил. Просто он все еще, даже по прошествии стольких лет, не познал до конца таинственной сути своей подруги.

Вернее, он никак не мог определить, где заканчивается он и начинается она, где проходит та граница, которая определяет личность каждого из них. Это позже, оставшись один, он поймет, что нет никакой личности Артема Зайцева, что Вера унесла все с собой.

И что это она была его сутью, его творческим началом, его устремлением. А тогда, на пике известности, ее требовательность, ее призывы к нравственной высоте раздражали.

А еще раздражала Верина неувядающая красота и его чувственная зависимость от ее вечно манящей женственности. Как пубертатный подросток пытается разрушить образ матери, чтобы уйти в свою взрослую жизнь, так и Артем рвался прочь от затянувшегося чувства.

Его душа жаждала свободы, самостоятельности, перемен. И, руководствуясь этим своим желанием, он сам, не ведая того, все ближе и ближе подходил к своему творческому концу.

Тому способствовало многое, и в первую очередь новая нарождающаяся культура — плоская и бессмысленная, как лужица на асфальте.

Она, эта культура, хлопала своими молодыми, незатуманенными глубинными процессами глазками, и Артем понимал, что в них, очищенных от всякой мысли, он отражается очень выгодно и изящно.

И уровень его будет недосягаем, даже если он будет просто водить рукой по бумаге, даже не подключая к этому процессу голову.

— Чем проще, тем лучше, — говорил Артем Зайцев на творческих вечерах. — Я хочу быть доступен широкой массе читателей.

И этот принцип действовал прекрасно. Чем бессмысленнее становились его произведения, тем лучше продавались его книги. Но тогда еще рядом была Вера, и Артем все-таки стыдился своей беспомощности.

Она измеряла его творчество четко, как барометр атмосферное давление. Веру он не мог обмануть. И поэтому хотелось уйти, уйти от этого вездесущего взгляда, закружиться в легком романе с какой-нибудь красивой молодой дурочкой, которая будет смотреть на него как на божество и молчать, молчать, молчать! И, как только эта мысль оформилась в голове Артема окончательно, случай не заставил себя долго ждать.

Вера уехала надолго. Она часто исчезала неизвестно куда и возвращалась, когда ей вздумается. Артем никогда не знал, где она проводит время.

На этот раз Вера предупредила, что будет не скоро, и попросила его два раза в неделю поливать цветок. В ее жизни всё было так. Она жила намеками, как будто сочиняла какой-то запутанный стих. А Артем, как ни старался, не мог разгадать его скрытого смысла.

Если бы Вера просто сказала, не запутывая его мыслей в неразделимый клубок, так, мол, и так, буду через два дня, — Артем не привел бы в дом этой девицы. Но Вера сказала: «Поливай цветок два раза в неделю», — тем самым намекнув, что самое малое неделю ее не будет, и Артем почувствовал себя в полной безопасности.

Тем более что он не стал ждать ни неделю, ни полнедели, а привел ее сразу же, на второй день. Это случилось как бы само собой.

Артем даже плохо помнил, как оказалась эта вульгарная грудастая особа в их с Верой доме. Он долго праздновал что-то неведомо где. Было выпито немерено всяческих напитков, и вот, когда наступил момент усталости и полного отупения всяческих чувств, Артем подсел к барной стойке и старчески округлил спину, как бы создавая своим туловищем сферу для очередной рюмки водки.

— Ну все, последнюю и пойдем, — проговорил он куда-то в себя.

Рюмка взлетела в воздух, голова запрокинулась, и водка, как вода, проскочила в желудок.

Артем решительно повернулся и уткнулся носом в большое благоухающее декольте.

Лица он разглядеть не успел, потому что при виде этого колышущегося моря плоти его пьяные чресла пришли в совершеннейшее смятение. Он схватил обладательницу необъятного бюста за руку и потащил за собой. Обладательница не сопротивлялась.

Не сопротивлялась настолько, что в какой-то момент Артему стало казаться, будто он бредит. Будто она — что-то вроде фрагмента белой горячки. Домой ехали на такси, и там, на заднем сиденье, его спутница полностью материализовалась.

Артем трясся, как в бешеном танце дикаря. Он и не подозревал в себе такой грубой затаенной силы. Ему так и хотелось разорвать любовницу на мелкие, ничего не значащие куски, так, чтобы ушло это нагнетаемое звериное чувство.

С трудом донеся свою страсть до порога квартиры, Артем сорвал с себя одежду и, не добравшись до кровати, устроился со своей гостьей на кухне. Она сидела на его коленях лицом к нему, и голова ее запрокидывалась все дальше и дальше, так, что Артему стало мерещиться, будто голова отвалилась и осталась одна вздыбленная грудь.