Станислав Грибанов - Полгода из жизни капитана Карсавина

Сплошная стена самолетов метров двести в ширину и метров пятьдесят по высоте, ощетинившись воронеными стволами, двигалась к излучине Волги. Над головой летчика все чаще стали вспыхивать дымки трасс.

Время замедлило свой бег. С трудом сдерживаясь, чтобы не нажать кнопку пулемета, Володя ждал, когда откроет огонь ведущий. Наконец от самолета Клещева к вражеским бомбардировщикам метнулась светящаяся струя металла, и тотчас же длинную-длинную очередь по неуклюжей туше «юнкерса» выпустил ведомый. От стрельбы машина дрожала. Стремительно сближаясь с противником, Володя уже отчетливо видел черные кресты на плоскостях, видел, как «юнкерс» задымил, вздрогнул, закачался. Пора было выходить из атаки, а он все давил и давил на гашетку и лишь где-то совсем близко, в нескольких метрах от бомбардировщика, вырвал свой истребитель вверх. Чудовищной силой прижало к сиденью. В глазах потемнело. На какое-то мгновение строй «юнкерсов» исчез, а когда Володя вывел самолет из боевого разворота, от радости он едва не закричал: гитлеровец, объятый пламенем, падал на землю. Горело еще несколько бомбардировщиков, остальные беспорядочно уходили за линию фронта.

«Но где свои? Где ведущий?..» Володя искал знакомые силуэты машин и скорее инстинктивно почувствовал, чем заметил, как кто-то зловещей тенью прошел над ним. «Мессер!» — лихорадочно забилось сердце. Володя до упора двинул газ вперед, уткнулся в прицел и тут услышал голос Клещева:

— Какого черта прешь? Володька!..

В следующий миг самолет с грязно-голубым тонким фюзеляжем вспыхнул у него на глазах и полетел вниз. Покачивая плоскостями, следом за «мессершмиттом» проскочил истребитель с бортовым номером командира полка. «Пристраивайся», — приказал Клещев, и Володя понял, какой ценой мог расплатиться сейчас за свою оплошность, не выручи из беды командир полка.

На земле, после посадки, открыв фонарь кабины, Володя глубоко вздохнул: «Как хорошо в мире, боже ты мой, как просторно!» Он словно впервые вот так увидел все.

Клещев поздравил Володю с первым сбитым самолетом врага.

А когда боевой день отгремел, все собрались в столовой. Ужин на фронте — лучшее время: волнения позади, можно наконец отдохнуть, расслабиться. Понимая друг друга с полуслова, летчики обсуждали свою работу, каждый свой боевой вылет. В приподнятом, праздничном настроении был и Володя. Подсаживаясь то к одному, то к другому пилоту, он спрашивал:

— Ну, как мы им дали, гадам?..

— Я на тебя накричал сегодня, — нахмурился строго Клещев. — Все мы в бою нервные. Ты не обижайся.

— Я не обижаюсь. Нельзя обижаться. — Детски ласковые, бесстрашные глаза Володи преданно глянули на командира.

— Вот именно. Нельзя…

Опытные бойцы знают: радостное настроение новичка после боя — непроизвольная разрядка от внутреннего напряжения. Вернешься на аэродром живым-здоровым, забудешь на время пережитое, и все кажется таким родным, радостным; умиляет порой каждый пустяк.

Заметив стоящего с группой девушек Парфенова, Володя направился к Николаю. Ему не терпелось поделиться своей первой победой в воздушном бою. И возбужденный, взволнованный, он уже издали заговорил о сегодняшнем вылете.

— Ну, Коля, расскажи девчатам, как мы поработали!

— Хорошо, — привычно принимаясь за свой любимый жанр, начал Парфенов. — Лечу, значит, я с перекрученной назад головой. Гляжу, Володька шпарит из всех дудок, да так увлекся, вот-вот в этого фрица сам врежется. Страшно стало… Но ничего, успел вывести. А как два «мессера» по тебе строчили — видел?

— Какие два «мессера»? — удивленно спросил Володя. — Один!

В глазах его было столько откровенного недоумения, что все дружно рассмеялись.

— Эх ты!.. За тобой двое пристроились, а ты и не заметил. Одного-то Саша Котов сразу в расход пустил. А другой похитрей. Так косил — хоть матом крой. Хорошо, Иван Клещев вовремя подоспел…

Обстрелянные пилоты, как правило, весело вспоминают минуты серьезной опасности. Ее ощутимый сердцем холодок сменяется радостью видеть, дышать, жить. Возможно, потому с шуткой и говорят они об уже испытанной реальности смерти.

— Ну хорошо, Коля, признаюсь, «мессера» я не заметил. Но зато видел, как дрался майор Клещев. Ведь это он первым обнаружил обе группы — и бомбардировщиков, и истребителей. А как красиво вывел в хвост «юнкерсам»! Расскажи.

Парфенов снисходительно улыбался — не с солдата, вернувшегося после первой своей победы, требовать умения молчать.

— Эх, Володька, брось ты об этих боях. Давай-ка я лучше вам что-нибудь спою.

Парфенов пел по-вятски протяжно, тихо подыгрывая на гитаре, и задушевная песня далеко-далеко летела над степью.

Володя любил песни. Сразу затихал и слушал их как-то по-особому, широко открыв грустные глаза. Война в такие минуты, казалось, отступала куда-то, словно ее и не было.

Вечером, укрывшись кожаным регланом, он лежал в землянке, притихший, задумчивый. Где-то в соломе назойливо верещал сверчок. Порывами поднимался ветер, жалобно, как пойманный зверь, завывал в щелях. Все это никак не вязалось с увиденным и пережитым сегодня.

— Знаешь, Степан, что я сейчас вспомнил? — заговорил Володя. — Один смешной случай. Помнишь трехлетнего Миньку, сына нашего школьного дворника? Так вот, раз привели мы его на урок математики, спрятали под парту и сидим, делаем вид, что слушаем, как математичка бином Ньютона втолковывает. В классе тишина — на редкость. И вдруг тоненьким таким голоском Минька затянул: «Уж ты, сад, ты мой са-а-д…» Класс дрожит от хохота, математичка возмущается, а Юрка Ломов, главный вдохновитель сольного выступления Миньки, невинно улыбается. Кто бы подумал тогда, что через какие-то полгода Юра со штыком наперевес пойдет в атаку. Никто наверняка не скажет заранее, каким окажется человек в трудную минуту.

Помолчав, Володя спросил:

— Что может быть дороже жизни? — и сам же ответил: — Вера. Вера в то, что нужно и стоит жить. Что хороших людей больше, чем плохих. Разве не так?..

Лежа на деревянных нарах землянки, Степан слушал брата. В темноте лица Володи не было видно, но Степан отчетливо представлял его не по-юношески твердый взгляд, упрямую складку между бровей. Разница в возрасте братьев была небольшая — каких-то два года, и сейчас, когда Володя стал летчиком, Степан заметил, как он возмужал и изменился.

— Между прочим, знаешь, Клава Блинова зашла в хвост Карначонку, — неожиданно Володя перевел разговор на другую тему.

— Это еще как? — удивился Степан. — Зайти в хвост Карначонку! Выдумаешь тоже…

— А чего сомневаться-то? Человеку за отличную стрельбу досрочно звание присвоили. По двадцать попаданий в конусе привозила.