Владимир Канивец - Крах диссидентки

— Михаил говорит, что вот-вот… — промолвил Арсений.

— Мы это «вот-вот» давно слышим. Лина, осторожно, яма, — высвечивая дорогу фонариком, предупредил Степан Дмитриевич. — Давай обойдем с этой стороны. А малышка, бедная, не умолкая стонет — наверное, болит очень. Ну да теперь уже до больницы рукой подать. Дай боже нам эту жабью яму перескочить. Ну, Арсений, задали мы тебе хлопот.

Прошли объездом до дороги, Лину оставили с девочкой под шелковицей на обочине, а сами вернулись к машине, что, казалось, испуганно смотрела на них яркими глазами-фарами, увидев, какой отрезок дороги ей надо проехать. Вспомнилось Арсению, как он бежал из села от дождя и ночевал в машине. И мысль: «А если бы такое случилось с Алешей? Вита бы не держала его на руках, стоя вон там в темноте, как стоит Лина, прижав ребенка к груди». Алеша сейчас сладко посапывает под одним одеялом с детками брата, не чувствуя, что судьба его чем-то обошла, так как тетка Лида вечером выкупала его, как и своих детей, накормила и уложила спать. Что еще малышу надо? У него есть все, что и у других детей.

— Ну, Степан Дмитриевич, держитесь, будем штурмом брать этот лягушачий рай! — сказал Арсений, садясь за руль. — Вперед!

Двинулся, чувствуя, как машина напряженно гудит и пробуксовывает. Вот самая глубокая колея, надо проехать так, чтобы колеса не попали в нее. Скорость не переключать, газу ни больше, ни меньше, пусть машина идет внатяжку, не так ее будет бросать из стороны в сторону. Арсений навалился на руль всем телом, словно хотел подтолкнуть машину, чувствуя, как ей трудно преодолевать эту разбитую скользкую часть дороги. Вот уже немного осталось — свет фар выхватил из мрака шелковицу, под которой стояла Лина с ребенком на руках. На какой-то миг перевел глаза на нее — и почувствовал: машину бросило в сторону, резко наклонило. Он нажал изо всех сил на акселератор, машина оглушительно заревела, задрожала, словно в лихорадке, остановилась. Приехали! А черт бы побрал эти дороги!

— Тут, должно быть, и нам придется квакать, — огорченно произнес Арсений, вытирая пот со лба.

— Ничего, — утешил Степан Дмитриевич, выходя из машины. Ему не привыкать было к таким заболоченным ямам. — Мы вот подкопаем, подмостим соломки и выберемся. Лина, где ты там? Иди помогать!

— Может, мы вдвоем? — Арсению не хотелось, чтобы Лина топталась в грязи.

— Нет, втроем быстрее. А малышка полежит в машине. Пойдем за соломой.

Когда Арсений и Степан Дмитриевич вернулись к машине с охапками соломы, Лина, положив дочку на заднем сиденье, подкапывала вязкую тягучую землю под задними колесами. Она предусмотрительно надела резиновые сапоги и свободно бродила вокруг машины. Арсений, набрав грязи в один ботинок, в другой, махнул рукой и тоже начал бродить рядом, вымащивая колею соломой. Когда, как сказал Степан Дмитриевич, операция по настилке дороги завершилась, он проговорил:

— Возьми, Лина, дочку. Арсений сядет за руль, мы подтолкнем, и — пойдет! Куда она денется!

Видимо, Лина, беря девочку, толкнула ее, разбудила боль. Девочка заплакала. Лина баюкала ее, приговаривая голосом, полным слез и муки:

— Тома, дочечка моя… Потерпи еще немного… Потерпи, моя ласточка…

— Клади ее! Клади! — командовал Степан Дмитриевич. — Садись, Арсений, в машину! И сначала дергай вперед-назад, а я лопатой солому под колеса подбивать буду. Ага, вот так! Так! Ну а теперь вперед! Только сильно не газуй, а то колесо прогребет солому и зароется. Лина, берись! Арсений, давай! Пошла, пошла! — радостно закричал Степан Дмитриевич и побежал за машиной, не замечая, что на него из-под колес летит грязь. Только когда машина выбралась из глубокой колей, остановился, перевел дыхание, воскликнул: — Будь ты неладна! — и вытер грязным рукавом пиджака лицо. — Лина, где ты?

— Тут я, — послышался из темноты ее голос.

— Маленькую взяла?

— Взяла.

— А почему она затихла? — забеспокоился Степан Дмитриевич. — Жива?

— Кажется, заснула.

— Ну, пошли. Арсений уже на дороге стоит. Теперь доедем.

— Мне так неудобно перед ним, — тихонько проговорила Лина. — Столько хлопот. Полные ботинки грязи набрал.

— Ботинки, Лина, не совесть: их можно вымыть, — успокоил Степан Дмитриевич. — Дай нам боже ребенка спасти…

Начало уже светлеть, а из больницы не выходили ни Лина, ни Степан Дмитриевич сказать Арсению, что делать дальше. Он дремал в машине, веки слипались — хотелось спать, думал: так уж, видно, устроена жизнь: когда своего горя много, то и чужое еще наваливается. Жалко и Лину, и ту маленькую, черненькую, как цыганочка, девочку, и того мужа, что так рано умер, не пожив с такой красивой женщиной, не нарадовавшись, не натешившись дочкой. Не закрывая глаз, мысленно видел: на берегу Псла, возле круглого тазика с белой мыльной пеной, сидит Лина, а возле нее выполаскивает платочек в воде черненькая девчушка. Позже он видел и Лину, и Тому, но почему-то именно эта сцена запечатлелась в памяти так четко, точно картина, увиденная в музее. Задремал, склонившись на руль, и вдруг услышал:

— Арсений, прости…

Поднял голову: возле машины, нервно попыхивая цигаркой, стоял Степан Дмитриевич. Арсений догадался: плохо дело. Спросил, встряхнув головой, стараясь отогнать сон:

— Ну что там?

— Резать будут! — недовольно ответил Степан Дмитриевич, словно можно было и не оперировать, а врачи не послушались его. — Уже повезли! — Степан Дмитриевич махнул рукой, показывая, куда повезли. — А она, вишь, глупенькая, и спрашивает: «Я, мама, умру?» Вот так. А говорят, что того…

Какой смысл вкладывал в слово «того» Степан Дмитриевич, Арсений не понял. Старик не смог продолжать, только рукой махнул. На каком же волоске держится человеческая жизнь и как люди умеют об этом забывать, пока волосок не натягивается как струна, что вот-вот порвется. Степан Дмитриевич дал Арсению сигарету, хотя тот не просил ее, растроганно проговорил:

— Не знаю, как и благодарить тебя. Врач сказал, что вовремя привезли. А ждали бы до утра, то, может, было бы поздно. А что делала бы Лина, если бы ребенок умер?.. Так ей, бедной, не везет. Я уже говорил бабе: дали мы дочке косу, черные брови и карие очи, да не дали счастливой доли. Ну, ты возвращайся домой, а я подожду конца операции, а то как же оставить дочку одну? Может, надо будет помочь, оно ведь, знаешь, коли того, то знаешь, коли и не того… — Степан Дмитриевич запутался в своем любимом «того», в которое он вкладывал одному ему известный смысл.

— А куда мне спешить? — возразил Арсений. — Подожду и я! Вон, вижу, колодец во дворе! Давайте достанем воды, умоемся.

— Да, умыться надо, — охотно согласился Степан Дмитриевич, обрадовавшись, что Арсений будет ждать вместе с ним. — А то мне в больнице сказали, что я черный, как негр. А полотенце и мыло у тебя есть?