Уильям Сароян - Что-то смешное : Серьёзная повесть

Вернувшись домой, Ивен нашел жену лежащей на диване в гостиной и увидел, что она плачет. Он увидел, что она в отчаянии и что ей нужна помощь. Он увидел, что глаза ее просят: «Помоги мне, ты мой муж, ты отец моих детей, какая бы я ни была, что бы я ни сделала и что бы я ни стала делать, если ты поможешь мне, — помоги, это не грех помочь тем, кто предал тебя, они тоже одиноки, они тоже преданы, помоги мне, Ивен!»

— Я управлял паровозом, — сказал Рэд. — Сам. Коди Боун сидел рядом со мной, но управлял паровозом я. Правда, папа?

— Да, ты.

— Да, он, — сказала Ева. — Я видела. Он поднялся вместе с Коди, и это он повел паровоз, мама. Да, он. Правда, Рэд?

— Ах, Ева, — отмахнулся Рэд, — я же только что сказал. — Он отвернулся от Евы к женщине, которая теперь уже встала. — Если б ты видела, мама! Папа видел меня. Но если б и ты увидела!

— Звонил мужчина, — сказала Суон, и в голосе ее было: помоги мне!

— Какой мужчина?

— Я забыла его имя. Сказал, что ему очень жаль, но дети хотят уехать.

— Не понимаю.

— Тот, которого ты пригласил на обед. Он сказал, что они не смогут прийти.

— Кто это, папа? — сказал Рэд.

— Уоррен Уолз, — сказал Ивен.

— Да, он самый. Сказал, что они будут рады, если мы как-нибудь навестим их. — Она посмотрела на него взглядом, просящим о помощи, но он не смотрел на нее, не мог. Он посмотрел на нее, когда вошел, а после уже снова не мог. — Завтрак для детей на столе, — сказала она. — А после завтрака, по-моему, им хорошо бы соснуть. Такой жаркий день и столько происшествий… Вам не хочется полежать немного и отдохнуть после завтрака, Рэд?

— Хорошо, — сказал Рэд. — Хорошо, мама. Я не думал об этом, но я могу уйти в свою комнату, закрыть дверь и побыть там немного. Я могу даже и лечь. А засну или нет, я не знаю.

— Может… — сказала она мужчине, — может, нам удастся поговорить спокойно, пока они будут отдыхать?

Мальчик наблюдал за ними, чувствуя что-то неладное. Запах паровоза был все еще с ним — запах угля, огня, пара и стали, — и к нему примешался запах камня, хотя в доме Рэд так и не нашел никаких камней. И теперь здесь запахло чем-то еще, чем-то скрытым не в вещах, а в людях, чем-то совсем не веселым.

— Я думала… — сказала она.

— Тебе, пожалуй, надо умыться, Рэд, — сказал мужчина. — И тебе, Ева.

Рэд и Ева вместе ушли в ванную.

Они остались одни в гостиной, и женщина ждала, чтоб он посмотрел на нее, но он был не в силах. Все, что он мог сделать, это оставаться в комнате. Ни уйти, ни говорить он не мог.

— Я думала… — сказала она снова.

— Ничего ты не думала, — сказал он. Он сказал это спокойно, может быть потому, что сейчас с ней нельзя было разговаривать иначе, а может, он просто не хотел, чтоб слышали дети. — Ничего ты не думала, так что помолчи.

Она ушла на кухню, а он на веранду, но это было то самое место, где она призналась ему, так что он спустился по ступенькам вниз, пересек зеленую лужайку и вошел в виноградник. Листья на лозах стали жестче и темнее. Виноград поспеет через пару недель. Уже и сейчас попадались спелые грозди. Это был великолепный виноград — крупный и черный. Ивен отвел в сторону листья, чтоб поглядеть на притаившиеся среди них грозди, и нашел несколько совсем готовых, совсем безупречных. Листья сейчас высыхали, но те, что оставались в тени, были еще очень зеленые.

Пожалей ее, подумал он. Что хорошего в безжалостности?

Я попрошу Дейда найти человека, который поможет ей, подумал он. Он, наверно, знает кого-нибудь такого. Кого-нибудь в Сан-Франциско. Я возьму ее туда. Сам я не могу ей помочь. А тот, кто поможет ей, кто бы он ни был, не будет знать, кто она такая, не будет знать, кто такой я, и не будет знать, почему он помогает ей. Он только поможет и все. Он помогал и другим. Он делает это каждый день. Такие вещи случаются каждый день. Такие вещи случаются со всякого рода людьми.

Он побродил среди виноградных кустов и незаметно для себя дошел до конца виноградника, окаймленного ровной полосой деревьев — гранатовых и оливковых вперемешку. Гранаты были еще маленькие, и оболочка их — еще целая и гладкая, а не в трещинах, которые появятся позже, когда они созреют. Они были красные, маленькие и аккуратные, и копьеца у них на макушке еще прямые, а не изогнутые, как у созревших. Маслины тоже были маленькие и зеленые, и ветки гнулись под их тяжестью. Он брел вдоль деревьев, пока не пришел к другому краю шестидесяти акров. Здесь границей служил оросительный канал, воды в нем было лишь на одну пятую, и текла она очень медленно. Он сел на краю канала, стал смотреть на сорняки, растущие на дне, растущие в самой воде и чуть сгибаемые ее медленным течением.

Мы не могли дождаться, когда у нас появится третий, подумал он. Ну вот и он, третий. Если он и не мой, то он ее, это по крайней мере наполовину Рэд, наполовину Ева. Что мне делать с ним? Что мне делать с ней? Уехать? Вернуться в Патерсон? Пойти в трущобы, где мы когда-то жили, снять меблированную комнату и начать писать историю моей смерти и писать ее до тех пор, пока не умру? Что мне делать? Взять Рэда и Еву и уехать в наш дом в Пало-Альто, а ей сказать, чтоб убиралась к своему любовнику? Попросить ее представить меня этому самому любовнику, так чтоб я мог поговорить с ним о случившемся? Сказать ему: «Что ты намерен делать? Создать с ней семью? Так ли это?» Побеседовать с ним тихо и мирно и потом вдруг прервать его дыхание?

Он поднялся и зашагал обратно к дому, по пути остановился, сорвал десяток спелых инжиров и взял с собой. Он положил их на изразцовый стол на кухне, потом пошел в гостиную. Женщина снова лежала на кушетке. Он увидел, что она встала, и отвернулся.

— Что мне делать? — сказал он.

— Только что звонила Мэй Уолз, — сказала она, — была очень любезна, сообщила что они все-таки придут. Младшая девочка слегка простужена, поэтому они решили, что лучше пока не выезжать. Они будут у нас в шесть. Простуда у крошки не сильная, просто они подумали, что поездка будет не на пользу ей.

— Это должно значить очень многое для тебя, — сказал он. — Это должно значить для тебя больше, чем что-нибудь еще на свете, больше, чем Рэд, больше, чем Ева, больше, чем…

— Раз уж они приезжают, — сказала она, — то нам, я думаю, лучше попытаться поговорить до обеда. Я не хочу, чтобы повторилось что-нибудь вроде случившегося ночью. Я хлопнула дверью ей в лицо. Я не хочу быть грубой с людьми, которые обращаются с нами так мило.

— Не хочешь?

— Попытаемся поговорить сейчас. Чем раньше, тем лучше. Я знаю, ты не можешь смотреть на меня.

— Знаешь?

— Я нашла средство. Я слышала о нем еще в школе. Но я не могла это сделать. Слишком жестоко это и противно. Не могу.

— Не можешь?

— Я так надеялась, что скажу тебе и… Я так надеялась, что ты сумеешь…