Валерия Шубина - Мода на короля Умберто

Было время ужина, и творческое общество вкушало в столовой. А мой старец с холода и долгой дороги разомлел в тепле и, прождав в пустой комнате минуту-другую, не придумал ничего иного, как рухнуть на кровать и заснуть. При свете яркого уличного фонаря Мокей Авдеевич в своем длинном плаще, с газетой под головой выглядел на чужом ложе вполне пристойно. Его модная обувь, отягощенная загородной грязью, отдыхала внизу.

Дальше произошло то, что должно было произойти, если возвращается хозяин и чует что-то неладное. Именно чует, потому что зрения он был лишен…

Они обомлели одновременно: Мокей Авдеевич, когда спросонья увидел впотьмах склоненную над ним зловещую маску, и хозяин комнаты, когда вместо подушки нашарил старческую бороду. Не робкого десятка человек-маска вскричал: «Кто здесь?!» Но обезумевший Мокей Авдеевич именно этого и не мог вспомнить. Он выскользнул из тяжелых рук хозяина и, сшибая, круша на пути мебель, вылетел в коридор, все же с туфлями под мышкой. Так он бежал до ворот, где сообразил обуться.

За ним не гнались, не спускали собак, не стреляли вдогонку, и он понял: пронесло… Но теплее от этого не стало. Чтобы сократить путь, Мокей Авдеевич свернул на кладбище. И тут оттаял: господи, пасха же! В сиянии стояли перед ним надгробия. Холодный и голодный, он благодарно принял с гостеприимной могилы стаканчик за чужое успокоение, а потом причастился куличом. И вот, когда на него снизошла благодать и готова была открыться истина, откуда ни возьмись — белая фигура. Как он желал высказать ей все, что думает об этой жизни. Но фигура спросила про рукопись, как будто свет клином именно на ней. Меж тем Мокея Авдеевича куда больше занимало, кто же его напугал.

— Король Умберто, кто же еще! Мастер кошмаров… Он спрыгнул с высокой башни в бурную ледяную реку, бежал и скрывался в одеянии монахини, а потом пробрался к вам, чтобы отомстить за пренебрежение.

— От странности вашей фантазии, мадам, мухи дохнут.

— Ну, хорошо, единственный в своем роде… Романтик… Вас устраивает? Его ранило в лицо, и с тех пор он носит черную бархатную маску… И надо же вам сунуться именно к нему! Побеспокоили уважаемого человека. Так и знайте, я пожалуюсь Маэстро.

Ну вот уж и пожалуюсь! Что за привычка осведомлять? Мокей Авдеевич против. Скуратову дай повод: начнет потешаться, обзовет лопухом, а Мокей Авдеевич с детства не переваривает это растение. Ну зачем жаловаться? Ведь ничего особенного. Все исправимо. Более того, складывается наилучшим образом. Завтра же, кровь из носу, он заберет рукопись, а сегодня… сию минуту, предлагает свернуть на проторенную дорожку. Когда еще представится случай послушать звон всех колоколов — знаменитый «Полиелейный»?! Одновременно «ми» и «до» контроктавы. Это же чудо!

Даже после перипетий этой ночи: сумеречного появления короля Умберто, панического бегства из «Литпера» и кладбищенского причастия — Мокей Авдеевич оставался верен себе.

Маэстро звонил мне редко, а если и удостаивал, то по чрезвычайному поводу. Ну еще бы: дважды наведываться в Измайлово и дважды упереться в замок. Где старец? Тон Маэстро не вызывал сомнений: он возлагал на меня ответственность за каждый шаг неугомонного. А я не могла предъявить такого-сякого. Он отправился на почту вместе со своим новым знакомым Палестриной.

Маэстро решительно отказывался что-либо понимать. Я начала свое объяснение с азов, то есть с письма, адресованного мне, — в нем читатель называет мое сочинение «высокой материей», вопрошая: «Какие высокие материи, если я, инженер, хожу без штанов?!» Вот Мокей Авдеевич, будучи моим заместителем по саду слов, и взялся за ответ, грозя задать читателю березовой каши по тому самому месту, которое он не потрудился обеспечить одеждой. Старец разоблачился сам: снял ботинки, пиджак… Не знаю, что сталось бы с моими скудными канцелярскими запасами, если бы он промучился дольше. В конце концов Мокей Авдеевич исторг из себя следующий текст: «ПРИСКОРБНО, ПОЧТЕННЫЙ, ЧТО ВЫ, ПРОЧТЯ УКАЗАННЫЙ ОПУС, НЕГАТИВНО ОТРЕАГИРОВАЛИ ОТСУТСТВИЕМ У ВАС ШТАНОВ, И ТЕМ ХУЖЕ ДЛЯ ВАС».

Ответ Мокей Авдеевич запечатал, наклеил марку с изображением Палестрины, притом наклеил вверх ногами, — вероятно, и теперь, по прошествии времени, строгий южный господин все еще не мог привыкнуть к неожиданному почитателю своей музыки и очертя голову бросался прочь.

Успокоенный объяснениями, Скуратов заметно повеселел и перевел разговор в иные, более высокие, сферы. Он заговорил о юбилее нашей альма-матер. Слушая его, я видела дату «50», взятую в лавровый веночек среди нарисованных фанфар. Ревностный читатель объявлений, знающий толк в наглядно-ротозейской агитации, Маэстро и все остальное на своем плакате изобразил столь же убедительно. «Торжественное заседание с участием… Представители ЮНЕСКО… Анонимный пожертвователь… За заслуги в области хранения и консервации…» С последним он либо явно переборщил, либо в его мысли вкралась опечатка. Хотя чем черт не шутит?.. Ведь наш Василий Васильевич — очень хозяйственный баритон, да и сам Маэстро… Но это неважно! Главное — девиз суверенного певческого государства: «Мы хотим остаться такими, какие мы есть!» Под этим девизом Маэстро задумал грандиозный гала-концерт. Старца он намеревался пустить заключительным номером.

Подозреваю, что Мокей Авдеевич понятия не имел о чести, которая его ожидала. Но больше говорить о бородатом отступнике Маэстро не желал. Он обратил мое внимание на человека, постоянно пребывающего в тени. Не пора ли воздать должное Эдуарду Романовичу? Кто, если не наш энергичный администратор, обеспечивал нам свободу задолго до того, как ее разрешили! Кто дарил нам время, когда оно еще не наступило! Да и вообще…

Действительно, трудно представить себе, что было бы, если бы на нашу голову посадили какого-нибудь новоявленного культуроносителя, защитника ВСЕГО, как то и заведено в замечательно-профессиональных цитаделях. И я поддержала Маэстро, пообещав одну из дорожек в саду слов назвать именем нашего благодетеля. Но Маэстро сразу же выразил опасение, не будет ли это слишком пресно: ведь Эдуард Романович — это колорит, «разве вы не находите — в его внешности есть что-то библейское? Он же — караим, родом из Бахчисарая», а для Скуратова Бахчисарай — это больше, чем фонтан, больше, чем поэма, Бахчисарай — это Пушкин! И в чудное мгновение Маэстро воздвиг памятник своему кумиру на еще не названной чужой аллее.

Идея торжества под эгидой ЮНЕСКО заслуживала всенародного обсуждения. И, попрощавшись с Маэстро, я тут же позвонила Василию Васильевичу. Но его лучшая половина доложила драматическим сопрано, что в доме кончилась квашеная капуста и она шинкует новую, а Василия Васильевича послала на базар за специями и добавками, поскольку готова поступиться моченым виноградом, но уж антоновскими яблочками — никогда.