Валерия Шубина - Мода на короля Умберто

Тогда я кинулась к Шарлахову, но его конструкторское бюро уже обзавелось более интересным собеседником и постоянно давало отбой.

Ниночке звонить бесполезно — она аккомпанировала где-то на стороне и по совместительству. Наша же певица Оля в утренние часы шлифовала голос.

И я решила оповестить своего доброго знакомого — добрейшего из живущих около метро «Речной вокзал» (однажды меня угораздило выбрать его в герои своего рассказа). Узнав мой голос, он назвал меня скорпионом — седоком плывущей черепахи — и тотчас отправил под воду, предупредив: доиграетесь, мол… простодушные черепахи откажутся перевозить на другой берег. Но прежде чем швырнуть трубку, он смилостивился и бросил мне круг, промолвив, как его величество патриарх: «Звоните».

По соседству с ним в записной книжке маячил телефон другого знакомого. Этот денно и нощно трудился в жанре, который изобрел сам, — «опупея» и, естественно, нуждался в светлых минутах. Но, оказывается, он уже достиг предела желаний. А всего-то вывел меня в тысячестраничной саге под названием «Кретины-88».

Наконец, я позвонила своему литературному наставнику — вот кто воистину терпел от меня. Но и он — золотые руки, мудрая головушка, — высунувши язык, пребывал в бегах из страны безголовых в страну безруких вместо того, чтобы заниматься делом.

Увы, никогда еще ползучие традиции так не шагали нога (тьфу!) в ногу с действительностью, как сейчас. И я поняла, что лучшего товарища по счастью, чем бывший каторжник Мокей Авдеевич, не найду.

Но старец не торопился. Я прождала его до вечера, не явился он и назавтра. Неисповедимы пути тех, у кого перепутаны башмаки. Но кто же совратил безумного? И вдруг я вспомнила про них… Алиса с Таисой — эти сирены вполне могли заманить беднягу. Я поспешила на садовый участок, где Алиса Шоу пробивала из-под земли свои пионовые рожки.

Какие они были молоденькие, какие беззащитные, особенно рядом… рядом с огромным железным баком неизвестного происхождения, который еще считанные сантиметры — и угробил бы их. Но бак, как всякий подкидыш, соблюдал дистанцию, тяготея к забору. Он упирался в него могучим боком, наводя оторопь и прочими своими величественными формами. Откуда здесь это чудовище? Из какой прачечной?

Я не сразу догадалась, что это работа Мокея Авдеевича, как будто так уж много людей, способных на добрые дела. И не спросила себя: кто, кроме него, может раздобыть, доставить и перевалить через закрытую калитку бак углей и золы? Полцентнера. Сначала я подумала: уж не разорил ли кто мою самодельную крошку домну, сооруженную на месте недавнего костра? И подалась к бывшей куче хвороста. Но нет, земляная крепость нерушимо хранила пепелище. Тогда одна загадка сменилась другой. Сколько же надо пожечь добра, чтобы получить полный бак золы? Целого «Литпера» не хватило бы спалить вместе с его господскими, складскими, пристройками для дворни, охраны и всяческих тварей. Затем я перебрала в памяти всех соседей — близких и дальних, но никто из них не составлял с баком достойную пару. И образ старца все решительнее начал выбираться из тьмы, расправлять крылья и поднимать голову. После того как я тщательно исследовала землю возле калитки и не обнаружила на ней отпечатков колес, последние сомнения исчезли. Бесспорно, то был очередной подвиг старца в честь Палестрины Великолепного. Вот что значит иметь дело с людьми, не привыкшими ходить в должниках.

(Забегая вперед, скажу, что кроткий старец никого не поджигал. Просто он собрал пепел от гигантских кабельных катушек — их с хозяйственным рвением предавали огню работяги. А потом перевез на себе сей государственный прах. Общественное остроумие поддерживало его на долгом пути, на всех перевальных пунктах, в трамваях, троллейбусах, метро, электропоезде. И лишь однажды старец был выведен из себя, когда некий зубоскал расшаркался перед ним: «Здоров, леопард!» — а затем нахально вякнул: «Не иначе, дед, парашу везешь из одной тюрьмы в другую!» Тут чувство собственного достоинства изменило Мокею Авдеевичу (полагаю, наш рыцарь рассердился за «деда»), и он едва не запустил в бездельника горсть драгоценных народных углей.)

После такого подвига у меня были веские причины волноваться за здоровье пропавшего. Новые поиски не дали результатов. Самое верное — ждать подпольщика на ближайшем уроке. Пока он жив, ни за какие коврижки не поступится исполнением романса об огне, который горит не где-нибудь, а в его крови. И что же?..

Сначала пожаловал Василий Васильевич. Он патриархально раскланялся со всеми сразу и с каждым по очереди: «Мое почтение, Владимир Дементьевич», «Разрешите ручку, Нина Михайловна», «Держите календарик, Валерия Сергеевна». За сим последовала пауза. Василию Васильевичу непременно хотелось обратить внимание на художественное исполнение дареного предмета. Начались восторги по поводу печати, сочных красок да и самой темы, избранной для украшения оборотной стороны календарика. Златоглавое семейство церквей сияло на нем во славу тысячелетия русского христианства. Календарик уже завершал почетный круг, когда в класс влетели Шарлахов и Оля. Они тоже присоединились к зрителям. А старца все не было и не было. «Негодяй!» — сказал Маэстро, но в эту самую минуту дверь отворилась…

Это походило на столбняк, а может, на помешательство, все разинули рты, превратившись в коллективную окаменелость.

Огромная труба, изогнутая над орехово-золотистой шкатулкой: «Мелисандра и К°», была наставлена на нас старинным граммофонным жерлом. Деревянная, тускло поблескивающая, напоминающая гигантский цветок. Поддерживаемая знакомыми музыкальными руками, она торжественно двинулась вперед вместе с белокурым амуром — обитателем фирменного знака, держа курс на столик.

Маэстро опомнился первый:

— Смейся-смейся, — отозвался Мокей Авдеевич, бережно опуская ношу, — не пришлось бы заплакать.

Он принялся колдовать над граммофоном, бормоча про обещанный прощальный вечер.

У белокурого амура появились двойники, мал мала меньше, на коробочках, футлярчиках, этикетках — все они держали в пухлых ручках по гусиному перу, склонившись над черными пластинками с красными наклейками, у всех был один и тот же адрес (насмешка судьбы!): Лубянская площадь, дом человеколюбивого общества, и все они именовались в честь фирмы-родительницы: «Пишущий амур». Затем к ним присоединилась голубая собака, разинувшая пасть на голубой граммофон и в этом бестолковом виде застывшая на коробочке с иголками. Когда гоп-компания полностью собралась и заняла положенные места, Мокей Авдеевич начал быстро-быстро крутить ручку граммофона. Диск завертелся, обернувшись серебряным кольцом, белокурый амур вихрем втянулся в красную этикетку, послышался шорох, треск и шипение, а потом далекий голос тонко запел: