Валерия Шубина - Мода на короля Умберто

Не богаты степи лесами. Что уцелело от былого великолепия, от байрачных и пойменных дубрав, березняков, от ольховых левад и непроходимых тугаев — в долинах рек, в низких колках, по дну оврагов, балок. Но и последнее изводили. При сельскохозяйственных работах больше всех доставалось тернам. Чуть мешают пройти поливальной машине, и готово — выкорчевываются, вырубаются. А новые сажать никто не торопится. Владельцы земли — колхозы, лесничество, их воля — закон. Благо терн — растение живучее, лезет на вырубках само. Но пока вырастет — не одна пыльная буря пронесется над станицей. Давно ли пересевали озимую пшеницу взамен уничтоженной? Минувшим апрелем поднялись сильные восточные ветры, и пыльная буря трепала округу пять дней. Чего только не натворила?! Полуплешивыми глядели поля на холмах. Их выдуло вместе с посевами. Низины засыпало сплошь. А лесополосы занесло, как во время зимних буранов. Лишь деревенской ласточке ничто не помешало возвратиться под крышу новожиловского дома, а коршуну издать первый клич.

Однажды после пыльной бури по станице прокрались невиданные существа: черные, страшные. Но старики даже не крестились, не говорили: «Свят, свят!»

Кто ахая, кто смеясь, глядел им вслед. Никак новожиловские практиканты? Не убереглись, сердечные. Купались в реке, от жары осовевши. По простоте и обрадовались, завидев огромную черную тучу. Приняли за грозовую. Повыскакивали из воды и давай плясать: «Сейчас дождь будет!»

А туча, ломая деревья, налетела, исхлестала и облепила жирной пылью с головы до пят.

Грязные, полуголые, с волосами, как дыбом торчащая пакля, практиканты насилу добрались до базы. От стыда прятались за каждый плетень. Еле отмылись. На их беду, вода пересохла: из артезианских глубин не выкачал насос ничего. Размягший, горячий, лежал резиновый шланг. Выручила цистерна, накануне доставленная трактором и установленная посредине усадьбы. Двухнедельный запас воды вылили за час. И запомнили на всю жизнь, что такое пыльная буря в чистый безоблачный день.

А бердюгинцы продолжали толковать о гидроклиматическом режиме района. На их плечах — судьба засушливых степей. Их задача — закрепление почвы. Первостепенная — на равнинах. Второочередная — на склонах, холмах. Чтоб не усиливался поверхностный сток. И не срывался бы плодородный слой…

Что возразить? Правдоподобнее несусветицы слышать не приходилось. Разве что удивиться способности оправдывать собственное упрямство?! Как будто бердюгинцев первых волнует судьба засушливых степей! Как будто у них не было такого предшественника, как Докучаев! И Новожилов призывал великого почвоведа в свидетели, обращаясь к его портрету, висящему в кабинете Бердюгина. Рассчитывала ли докучаевская экспедиция на диких животных, закладывая сто лет назад лесополосы в степи? И сам же отвечал: «Лох, боярышник, груша, яблоня, бузина — вот что сажала его экспедиция!»

Бердюгин соглашался, но советовал оставить Докучаева в покое. Лучше не прятаться за авторитетную спину. Уши торчат. Архиведомственные! И предостерегающе опускал голову: не спорь — забодаю. Глоткой Бердюгина не возьмешь. Разве основной бич — пыльные бури? Или не знает Новожилов: вокруг станицы пески, да не простые — движущиеся. Вот их, а не чужеродных фазанов, надо удерживать: иначе часть плодородных земель — замечательных черноземных, каштановых, пойменных — опять пропадет под заносами.

И бердюгинцы гнали, гнали сосну. Она тоже неприхотливая, растет на песках, прекрасно их закрепляет. И к климату нетребовательна. Сосну на сухоерикском участке сажали еще до революции, культура проверенная, не чета сомнительным новинкам. Культура объективная, не связанная с узковедомственными страстями.

Новожилов диву давался, слушая. «Объективная культура!» Лишь бы отыскать словечко позамысловатей. Бред, и больше ничего. Не объяснять же, что он выше местнических настроений. Все равно лесники переиначат. Им сам бог велел не видеть бревна в своем глазу и замечать сучок в чужом.

Да просто за нарядную красоту хвалил Новожилов ту же шелковицу! Густая, темно-зеленая, с высокой большой кроной. Ветви, как опущенные крылья, касаются земли. Под ней не видно неба, можно сидеть, как в шалаше. И обрывать сладкие, сочные ягоды. С мая по сентябрь земля под деревьями усыпана ими: белыми, черными, красными. Когда говорил, Новожилов слышал шелест шероховатых листьев. А в пальцах возникало ощущение шершавой коры. Самые свирепые бури не своротят это дерево.

Про что другое, а про шелковицу лесники сами знали, что она отлично растет на плохих почвах. Видели ее и в горах. Совершенно правильно. И живет двести — триста лет. Согласны. А вот что тутовая ягода превосходна — вопрос. Люди, например, ее не жалуют: безвкусная. Ах, животные любят? Тянутся к дереву, тропки пробивают?.. Все в крестах от фазаньих лап?! Не говорил ли Бердюгин, что диких животных Новожилов любит больше, чем одностаничников?! Дело в том, дорогие товарищи, что сухоерикские лесники работают не для того, чтобы обслуживать Новожилова с фазанами. Если каждый… грести… под себя… Их задача — закрепление почвы. Первостепенная — на равнинах. Второочередная — на склонах, холмах. Чтобы не усиливался поверхностный сток. И не срывался бы верхний слой, не крались бы по станице черти.

— Будь моя воля, — откликается Москалев, забираясь в машину, — я бы вообще запретил охоту!

От неожиданности директор останавливается. Озадаченный, глядит на шофера. Но бесстрастный шофер может помочь лишь при посадке. И, опережая его, Новожилов захлопывает дверцу сам, с опаской спрашивает:

— Почему же?..

Москалев, повернувшись по-свойски, поправляет сбитый чехол и говорит Новожилову как давнему знакомому, который простит за признание:

— По-моему, негуманно убивать беззащитных зверюшек ради пустой забавы.

— Если подходить с позиций логики, то… конечно… Но ведь для истинных любителей охота — страсть. Состязание со зверем… Человек может и не выйти победителем. Часто более ловким и хитрым оказывается зверь.

— На взгляд одних — страсть, а по-моему, темные инстинкты… Атавизм это!

Секретарь говорит это с такой неприязнью, что Новожилов понимает: перед ним принципиальный антиохотник. Его и радует открытие и вызывает беспокойство. Радует, чего греха таить, сильнее. Значит, сам Москалев не будет ездить в заказник, надеясь поохотиться с привилегиями или, проще говоря, побраконьерничать. Беспокоит же потому, что отрицание охоты, на профессиональный взгляд Новожилова, чистое дилетантство. Переубеждать напрасно, но все-таки честь охотоведа мешает и промолчать.

— А кто, по-вашему, будет охранять природу? Туристы, что ли?..