Валерия Шубина - Мода на короля Умберто

Конечно, мнения приятелей и директора разошлись. Браконьеры считали, что они уже понесли наказание, отправив дружка в амбулаторию и, кроме того, сдав незаконную лосятину. А Новожилов утверждал, что справедливый ход вещей нельзя путать с наказанием, а оно впереди и называется — гласность!

Почему бы, в самом деле, не осведомить общественность о неслыханном цирковом номере? Читали же про трюк знаменитого американца. Живым сумел выбраться из засыпанной могилы. А тут без тренировки, не владея сверхъестественным мастерством, человек вернулся с того света! Можно сказать, не в рубашке родился, а в лосиной шкуре.

«Летающий человек» — так назвал директор свою заметку. Однако в районной газете появилась она под заглавием: «Ну и ну!»; редактор забраковал прежнее название, найдя его мистическим, балаганным и неудачно-двусмысленным.

Раньше в скудных здешних угодьях с трудом, заверяли охотники, они вытаптывали за день плохонького русака. И этот единственный заяц — сколько чувств вызывал! Почести ему отдавали последние, словно крупной добыче. (Есть такой охотничий ритуал, непосвященным он кажется странным.) Прежде чем укладывали трофей в рюкзак, рассматривали на свету, гладили, шерстку ворошили и говорили, гордясь: «Чем рыжее, тем дорожее». После же вспоминали совсем далекие времена, когда и заяц, и куропатка выскакивали ну просто из-под ног, когда деды охотничали в усладу, на выбор и с понятием.

Про рыбу старались не заикаться. Но порой заходил разговор где-нибудь на току — здесь побольше пенсионеров, — в обеденный перерыв, и вздохи летели со всех сторон.

Попочтеннее и посолиднее рассказчик как зачин вознесет: видели недавно — колоннами раки ползли на берег, а горожане их хватали — и в сумки. По десять заходов делали. И прокатит рассказчик крепким словом металлургический завод, который сбросил в реку отходы, а под конец восчувствует, чуть зубами не заскрипит:

— Прежде, бывало, рыба взбрыкивала на зорях, как застоявшиеся жеребцы в стойле.

Сам он — как коренник в упряжке: крепок, хотя стар, полуседые волосы блестят на солнце.

— Пре-е-ежде, — подхватит кто-нибудь из слушателей-пристяжных, — судака лопатой гребли, а сейчас и в магазинах шаром покати. Сказать совестно: «Простипома!» — во какое название. Такой рыбой потчуют едока.

— Точно, — подтвердил третий. — Длинная, темная. Страшеннее не приснится. С худой головой. Тощая, как смертный грех. Зубы акульи. Лахудра лахудрой. Но в командировке чего не съешь?

— Если поймаешь уклейку, — повелительным голосом продолжит рассказчик, не давая пристяжным разойтись, — то ребрышки, как обручи, пересчитаешь — не рыба, а скелет. Да и где разгуляться ей? Заилились реки. Котенку по пузо.

— Третьего дня, — подхватит тот, кто ездил в командировки, — называется искупнулся… Возле дамбы… Глянь, жинка спать с собой не пускает. Дух, говорит, от тебя невозможный. Одеколонов пять испортил, все равно не пускает.

— На кой ты ей, черт старый?! Ты бы еще в болото полез. Возле дамбы перевозчики удобрений споласкивают самосвалы. Или не видел на берегу желтые подтеки?

— То жижа текет по балке, — встревает четвертый, районная знаменитость — Летун. Он только что отобедал, не прочь поучаствовать в беседе. — От свинотоварного комплекса. В жару-то она каменеет. А в дождь — как кисель. Уже сколько телят в ней утопло!

И властно вознесется дьяконский бас рассказчика:

— В половодье, бывало, река поднималась до электрических проводов. С бугра посмотришь — кругом вода на лугах. А теперь русло с карандашик… Еле сочится. Тальник весь высох. Песок и камыш взамен прежнего дна.

Но и полуседого коренника — не последнее слово. Подавал голос подревней старожил. Из тех, кто видел степь нетронутую — в серебристом волненье перистых ковылей, то гонимых ветром вперед, то бегущих обратно, к синим душистым шалфеям. Из тех, кто поднимал на заре стаю огромных дроф, похожих издалека на светлых овец.

С тяжелым свистящим шумом пролетали вспугнутые птицы, сильно махали крыльями, стремительно достигая безопасной земли. Там, за холмом, замирал последний взмах, и трели жаворонков, покуда не замечаемые, словно обрушивались на ошеломленного наблюдателя.

Он и сейчас, через полвека, чувствует пряный запах шалфея, помнит давнюю синеву небосклона. Но как расскажешь? И нужно ли? Однако умиление собеседников перед прошлым заставляет откашляться молчуна.

— Я по поводу сознательности прежних отдельных граждан. Какое, к черту, «охотничали с понятием»? Дроф резали, как баранов! Пользуясь их бедственным положением. В раннюю гололедицу они, горемыки, намокали и обмерзали. Как копны, бывало, сидят, полупудовые… На крыло не могут подняться. Тут-то их и загоняли стаями. Прямо во дворы. Тоже считались охотнички…

Из уважения к деду молчат собеседники. Постукивает ложкой Летун. Что ему дрофы, если в здешних краях они давно перевелись? Про них ли толковать, про динозавров ли — смысл один. Да и работать пора. На току зерно само не провеется.

Но что это? Машина остановилась за грудой зерна. Никак гость. Ба! Новожилов.

И, приветствуя, теснятся собеседники, освобождают место на деревянной скамье под навесом. Директор же, заметивший, что Летун — боком, боком и к веялке, — еще минута, и улизнет, останавливает его:

— Чудеса, да и только! Слыхали, рыбу на лугу народ собирал?

Смеются колхозники, предвкушая розыгрыш.

— Серьезно! — настаивает Новожилов. — Неужели не читали?

Полуседой в курсе дела, но не торопится вставлять свое лыко в строку. Сам не любит, если перебивают.

— Не то в Белоруссии, не то на Украине, боюсь перепутать, — начинает Новожилов, садясь под навес.

— В Белоруссии, — уточняет коренник, сдвигая миски.

— Вот! — подхватывает Новожилов, обрадованный тем, что есть человек, почтенный товарищ Феоктистов, фронтовик, ветеран труда, который не даст соврать. — Средь бела дня… Смерч!!! Налетел. И воду из реки высосал, а после перенес и шарахнул у деревни. Рыба посыпалась, будто манна небесная.

Дивятся слушатели, пытаются представить себе белорусских счастливчиков. Одно дело, когда подтравленные раки лезут на берег, и совсем другое — чистенькая, серебристая рыбка!

— Тише, вы! — командует Феоктистов, наводя порядок в рядах рыболовов.

— Поднял этот смерч, — продолжает Новожилов, — и трактор! Тридцать тонн кувыркались в воздухе вроде спичечного коробка.

— И председателя колхоза в «уазике» поднял! — торжествующе кричит Летун.

— И посадил в песок, — осаживает Феоктистов.

— Вроде нашего Летуна! — ахают деды.

— Вроде, да не совсем, — многозначительно поправляет Новожилов, не желая приписывать стихии то, в чем она не повинна. — Вот я и подумал: под стать ли нашему циркачу пустяковые трюки? Не пора ли совершенствоваться? Если лупить по железу, то собственной головой.