Валерия Шубина - Мода на короля Умберто

Никогда еще столь представительный конгресс не молчал красноречивей. На сцене под лозунгом «Не издадим ни одного звука» висели жирно перечеркнутые косым крестом изображения говорящих приборов и фотографии штатных ораторов.

Среди делегатов были вынужденные молчальники, приговоренные к молчанию по суду, сидевшие в тюрьме за разглагольствования и даже отбывшие двадцатипятилетние каторжные работы за анекдот. Приехал с покаянием и президент Кортези, который сорвал голос, наговорив полторы тысячи томов по десять килограммов каждый. В основном же съехались убежденные молчальники и люди с плохо пригнанными челюстями. Прихватил Завитухин и новообращенную Антонину.

Газеты по-разному излагали выступления делегатов. Обозреватель еженедельника «Бармены и питейные массы» утверждал, что вступительное молчание Завитухина не что иное, как обращение к прекрасно-хмельной даме из первого ряда, вид которой взбудоражил самого обозревателя. Некоторых шокировало такое толкование, они возразили, что незачем холостяку обращаться к одной женщине, когда столькие горят желанием нарушить его одиночество. Если Завитухину и есть о чем беспокоиться, так только о том, чтобы их ласки не сопровождались междометиями. Зато Антонину листок приветствовал патетически, поскольку от нее исходил запах пивных дрожжей, солода и патоки. Но подобного рода освещение работы конгресса производило на его делегатов впечатление легкомысленной болтовни.

На самом же деле молчание Завитухина говорило о том, что молчание прекрасно. Оно выражало сопротивление, мудрость, прозрение, революционный взгляд на вещи, беззвучную ликвидацию противоречий, даже антагонистических, нежность и долготерпение. Оно звало к языку жестов, одобряло музыку и печатное слово, потому что они закрепляли молчание. И это поняли и поддержали все участники конгресса, хотя серьезная пресса так и не смогла раскрыть полностью смысл завитухинского безмолвия. Завитухина называли проповедником мизантропии, энтропии, тропической лихорадки, сторонником военных конфликтов и держателем кукиша в кармане. И всем до одного журналиста было неясно, почему Завитухин привез с собой женщину с маской оголтелой противницы тишины. После того как Антонину продемонстрировали на конгрессе в качестве обезвреженной говорильной машины, пресса стала бояться за свое будущее.

Вскоре произошел случай, за который журналисты ухватились, как гимнасты за перекладину. У Зои Иовны Кульки, выдвинутой в делегатки Завитухиным, тонкой музыкантши в полукедах, исчез из номера английский рожок. Пропажу обнаружила горничная под Антонининой подушкой. Завитухин, увлеченный составлением резолюции, не замечал ничего: ни пригасшего личика безропотной Кульки, ни того, что в его сестре обозначилась прежняя шкодливость. В дело был замешан Коляскин, также выдвинутый Завитухиным в делегаты, автор популярной монографии «Роль молчания в обаянии женщины». Журналисты проведали, что Коляскин видел, как Антонина взламывала номер и несла под кофтой Кулькин рожок. В полиции Коляскин написал: «Я утаил это, чтобы не опорочить идею нашего эпохального конгресса и чтобы не запятнать чистое имя нашего президента-организатора». Возмущенный Завитухин расценил заявление Коляскина как безнравственное и едва удержался, чтобы в гневе не крикнуть: «Приспособленец!»

В заключительном безмолвии Завитухина история с похищением английского рожка безответной Кульки и показаний Коляскина нашла образное выражение. На протяжении пятидесяти трех секунд вызывающе яростной тишины Завитухин навевал залу мысль о лани с прекрасными глазами из долины Аннобергито и голодном льве. Завитухин закончил молчание вопросом: «Какое право у льва на жизнь лани?»

Вдохновленный этой речью, порфиритовый центр мира присудил Завитухину премию «Пилигрим молчания», учрежденную специально для него, так как существующие награды давались лишь за бесконечные словеса.

Истолковывая заключительное безмолвие Завитухина, газеты писали: «Пока существуют львы, лани находятся в состоянии трагической небезопасности».

Резолюция была краткой, она включала эту формулу, а также мечту Завитухина прибавить к своему бальзаму новую микстуру.

Когда Завитухин сходил с поезда, то с отрадой подумал, что на родине идея молчания начинает прививаться. Его никто не встречал, не поздравлял, не раскрывал над ним зонт… Казалось, он нужен лишь тишине.

С годами безмолвие затянуло его. Он даже не знал, что выведенный им когда-то интеграл теперь носит его имя и что любитель тихоокеанской сельди издал мемуары о том, как познакомился с великим молчальником в очереди.

Завитухин часто вспоминал своего скворца и надумал завести новую птицу. После того как кот Васька не вернулся с мартовского гуляния, Завитухин мог обеспечить питомцу безопасную жизнь. Он дал объявление.

И вот однажды в его квартире, пропахшей химическими опытами, раздался звонок, и под следящим взглядом Антонины почтальон вручил хмурому адресату письмо. Но нет, не любитель птиц откликнулся на завитухинское «Куплю!..».

В конверте лежало приглашение на открытие дискуссионного клуба «Отзвук минувшего времени». Не что иное, как книга «Молчание в золоте», была выбрана для первого обсуждения. Завитухин читал список выступающих и не верил — единственные представители навсегда исчезнувшего ненавистного племени:

Последний приверженец навевания иллюзий!

Мастер, берущий на глотку!

Всеми забытый виртуоз вероломства!

Отставной лидер необязательности!

И тому подобные шпрехшталмейстеры всех уровней вплоть до оборотня и редкостного экземпляра гомоболтунусвульгариса языкобескостного!

Ради такого случая Завитухин готов был произнести лихорадочное приветствие и даже нарушить тишину хлопками. А впрочем… Глаза его не светились счастьем: даже эта минута, а с ней и все долгие годы борьбы не стоили жизни невинного скворца и того золотого времени, когда он слушал милое щебетание.

Стремительней нашу комнату не проходил никто. Давно и дверь не раскрывалась с таким треском. Однако ни удар двери, ни стук каблуков не разбудил спавшего за столом Вартаховского. Он продолжал почивать даже и тогда, когда из кабинета нашей начальницы Клавдии Петровны вслед за приветствием и поцелуем послышалось надрывно-радостное:

— Поздравьте!

Происходящее за стеной превращалось в сновидение Вартаховского.

Что-то шлепнулось на стол, и Клавдия Петровна ахнула: