Константин Коровин - «То было давно… там… в России…»

Тогда Тата нарвет с веток яблок, подбегает и бросает их мне через забор.

Хочется мне перелезть через забор к Тате, но ее мама запретила лазать к ней через забор.

Тогда мы с Татой уходили в конец сада, где по обе стороны забора росла густая бузина. В бузине нас не было видно. Там в гнилом деревянном заборе была большая щель.

Тата подойдет к щелочке забора, и я вижу ее темные глаза и ресницы.

И выдумали мы с Татой протягивать в щелочку губы и целоваться. Но забор мешал.

Когда же я в калитку приходил к Тате, то как будто этого и не было — никакой радости.

Тата мне показывала альбом, мать угощала нас пирожными и шеколадом. Тата садилась за рояль, пела:

Была мила, серьезна, но насчет поцелуев в щелку забора ни гу-гу. Так что мне казалось, что это другая Тата. За забором одна — а тут, дома, другая.

Когда я уходил, прощаясь, говорила мне:

— Завтра в четыре часа вы придите, Костя, меня встретить у гимназии.

Как была мила Тата в маленькой черной шляпке, повязанной внизу черными лентами, в коричневом платьице с черным передником.

Тата давала мне нести свои учебные книги, перетянутые ремнем. Я был счастлив, что несу Татины книги, и старался говорить с ней, понижая голос, как взрослый.

«Господи! — горевал я, — когда же у меня вырастут усы!»

Смотрел в зеркало — никакого признака.

Я женился бы на Тате, если бы у меня были усы. Купил бы беседку с цветными стеклами, перенес бы ее в сад в Медведково и жил бы в ней с Татой. Ходил бы на речку Чермянку и бегал бы босиком с Татой по песку к речке.

А мне только четырнадцать, а Тате двенадцать…

В тот год в жизни Таты случилось большое горе. Татина мать узнала из письма, что муж ее, полковник, убит на войне с турками. Она горько плакала, и Тата плакала… Я тоже хотел заплакать, но не плакал — не выходило…

Тогда же в Медведково приехал ее брат, морской кадет, из Петербурга. Он был старше меня и уговаривал меня поступить в моряки.

Я уже начинал рисовать — писал красками деревню. А брат Таты говорил, что гораздо лучше писать море, жить на военном корабле и стрелять в корабли врагов. При этом он вскрикивал:

— Паф, паф. Они летят вверх тормашками. Такую картину стоит написать!

Я узнал у него программу вступительных экзаменов и решил поступить в моряки. Но отец мне запретил.

Осенью в Москве, из Харитония в Огородниках, я ходил в школу на Мясницкую, в Училище живописи, ваяния и зодчества.

Однажды мы решили с Татой утром в субботу — был чудный осенний день — пойти в Медведково на речку Чермянку и бегать у кривой сосны по лугу босиком.

От Крестовской заставы мы пошли с Татой пешком. У Таты был сверточек с хлебом и сыром, колбасой, ватрушками, плитками шеколада.

Зайдя за Ростокино в лес, где березки пожелтевшие блестели на солнце, как цветной бисер, мы сели на траву в тени зеленой елки и съели разом всю закуску. До чего было хорошо и весело на душе.

Я ходил со своими товарищами из школы — с Курчевским, Добрынским, Лавдовским, за город — писать этюды с натуры. Но мне не было так весело, как с Татой.

Одно огорчало: когда мы бежали радостные по лесу, Тата не поспевала за мной в платье.

Я ей сказал:

— Тата, как я вас люблю, но как жалко, что вы не мальчик, а девочка.

— Я не виновата, — сказала она, — когда я вырасту большая, а вы будете военным, я выйду за вас замуж…

В Медведкове мы с Татой пошли к приятелю моему Игнашке Елычеву, у отца которого снимали дачу. Игнашка обрадовался мне. На терраске пустой дачи пили чай со сливками, молоко с ватрушками и пошли к кривой сосне на речку Чермянку, где ходили по мелкой речке босиком по песочку. Вода была уже холодна.

— Вот здесь бы поставить беседку, — говорила Тата, — но только как же, придет зима, и нельзя будет жить в беседке?

Мы ходили по тем местам, где летом гуляли с Татой. Ходили на старую большую мельницу, где огромные колеса ворочались и шумели…

И только стал наступать вечер, мы с Татой пошли в Москву.

Перейдя речку, мы простились с деревней, Игнашкой и с кривой сосной, которая была видна далеко. Скоро мы шли по лесу и вышли на большую шоссейную дорогу.

Подходя к Крестовской заставе, увидели трактиры, извозчиков, ломовых. Пахло рогожей, квасом, Москвой. И нам с Татой так не понравился город. Дома с зелеными крышами, темные окна, толпа встречных людей, и люди эти нам казались страшными.

А как хорошо в Медведкове!

Мы сели на извозчика и поехали к Харитонию в Огородниках.

Как грустен показался нам сад, двор, крыльцо! Как показалось все бедно и тесно!

Я зашел к Тате. Мать Таты сидела за столом с каким-то чиновником и говорила с ним о пенсии. Я заметил, что в зале уже не было рояля.

На другой день к Тате приехал брат — моряк из Петербурга. Он был грустен и уже не звал меня поступать в Морской корпус.

А вечером Тата пришла к нам и сказала, что мама решила переехать в Петербург…

Я, должно быть, простудился в Медведкове, ходя босиком по холодной воде в речке Чермянке. У меня заболело горло. Сделался жар.

Приходил доктор Голубков.

Я все полоскал горло.

А когда выздоровел и вышел, то прочел на воротах дома, где жила Тата: «Отдается квартира».

Тата уехала. Ее не пустили проститься со мной.

Как давно это было!.. Жива ли Тата?.. Я хочу вспомнить, как была фамилия ее, — и не могу. Забыл…

Прекрасные осины в саду, а рядом желтый клен. Сад мой изменился. Сделался как золотой.

— Ишь, — сказал дед — сторож дома моего, — в ночь мороз хватил. Как осинник зарумянился. Паутина стелется. Ранняя осень… В ночь сегодня я выходил, корова что-то непутем в сарае мычала. Слышу, что в небе шум какой. Птицы чтó летало, и-их… Много. Знать, рано зима настанет. Принес я молоко, ставлю на стол, на террасу, слышу — батюшки, чего это, чисто зверь какой-то рычит под терраской. Не барсук ли вернулся? Нет — Юрий Сергеич храпит. Ну и храпит!

— Ленька-то спит? — спросил я.

— Вестимо, спит. Да все спят. Вчерась-то они за полночь от лесника-то пришли. Наугощались, знать. Воздвижение [164] Воздвижение — Воздвижение Креста Господня, церковный праздник, ежегодно совершаемый 14 сентября в честь обретения Креста, на котором был распят Иисус Христос. ведь, праздник. Лесник-то тоже стесняется. Ну, на праздники норовит. Готовит разный настой: гонобобелеву, полынную, анисовку. Придешь к нему за медом, а он уж тебе стаканчик наливает. Хороший человек. Всегда у него кто-нибудь находится. Любит он странников.