Константин Коровин - «То было давно… там… в России…»

Василий Сергеевич морщится и лениво тянет:

— Врешь, никого ты не любил… И тебе, вообще, любить еще рано. Раздевайся…

— То есть как это, рано? — возмущается разочарованный. — Двадцать-то шесть лет…

— Конечно, рано, — говорит приятель Коля Курин. — Я тебя старше. И я еще не знаю, была ли у меня настоящая любовь… Влюбляешься часто, ну, а не выйдет, и пускай…

— Да! — мечтательно подхватывает Винокуров. — Влюбляешься часто… Я вот до чего был влюблен! В брюнетку с Кавказа, княгиню грузинскую или имеретинскую, — хорошо не помню… До того был влюблен, до того, что туфлю ее целовал!..

— Да она не княгиня была! — сказал другой приятель. — Она у «Яра» пела в хоре. Княгиня петь не станет.

— Позвольте, — заспорил Винокуров, — ее все звали княгиней, и у «Яра». Ее княгиней звали все.

— Мало ли что!

— А почему не княгиня?

— А потому, что она говорит — «очинно вам благодарна». Княгиня так не скажет. Говорит, как горничная.

— На княгиню она как-то не похожа, — поддержали другие.

— «Не похожа, не похожа…» А вы когда-нибудь видали ли княгиню-то настоящую?

— Еще бы, — сказал приятель Вася. — Я в Перловке княгине при даче баню строил. Так вот, когда построил я, значит, ей говорю: «Надо вам баню посмотреть, ваше сиятельство, — готова». Она пошла с монахиней смотреть. А меня и управляющего не пустили. Сказала, что с мужчиной смотреть женщине баню как-то неприлично. Вот сразу видно, что княгиня…

Приятели до того разговорились о своих аристократических знакомствах, что поссорились. Особенно после того как Юрий Сахновский сказал:

— Вы никаких людей светского общества не видали и не знаете. И говорить с ними не можете. Если вас и переносит гофмейстер, который приезжает на охоту к Константину, то только потому, что он — охотник. Вы же ничего не можете сказать ни умного, ни возвышенного…

Приятели мои, вылупив глаза, смотрели на Юрия.

— Что это такое? Что же ты разумеешь под «возвышенным»?

— Как — что? Музыка, например, литература, поэзия.

— То есть как это так? — возмутился доктор Иван Иванович. — Что ты говоришь! Мы побольше тебя в университете-то учились и побольше гофмейстера.

— Да, Юрий, что-то ты заврался, — сказали все. — Литературу-то мы, брат, знаем. Мы и классиков знаем. Латынь и греческий учили.

— Знаете! — презрительно сказал Сахновский. — Вот доктор Ванька только и поет:

— Только это и знает…

— Так я и не певец, — сказал доктор Иван Иванович. — Вы это бросьте. Полезайте-ка в воду. Вода-то от этой разной ерунды хорошо вылечивает…

После купанья приятели как-то ожили, стали веселее, кроме разочарованного…

Тот не сдавался, принял мрачный вид и вдруг сказал:

— Хорошо бы утопиться!

— Если наверняка, — равнодушно заметил Караулов, — то вон там, у обрыва, глубже.

— Топиться можете, — сказали другие, — только откачивать не будем. Жарко…

У террасы дома двоюродная сестрица Варя встретила нас строго. Бранилась и говорила, что ягоды набрали зеленые, а хорошие все сами съели.

— Это Ленька сказал, не иначе, — заметил приятель Вася.

Вечером, слышим, кто-то подъехал.

— Барыня приехала, — запыхавшись, говорил Ленька. — Велели сказать — «княгиня».

Вам велели сказать, — обратился он к Винокурову.

Винокуров задохнулся, вскочил. Бросился встречать.

В коридоре слышно было:

— Дурак! Какая дача? Говорил — фонтаны, а тут и клумбов нету! Ехала, ехала, бултыхалась, бултыхалась, совсем расхлябалась…

— Место прекрасное, река кристальная, — уговаривал Винокуров.

Вошла княгиня, оглянула нас и комнату. Сказала:

— Ну вот, а говорил, каменный дом с колоннами. Врешь, как сивый мерин.

— Голубушка, ангел мой, позволь тебе представить: вот архитектор.

Княгиня, смеясь, сказала:

— Васька? Я его знаю.

— А вот — композитор…

Княгиня отмахнулась и, смеясь, обратилась к Сахновскому:

— Здравствуй, брюхо!

Взгляд ее упал на Колю Курина.

— Коленька! Ты еще жив? Это что ж такое; какой ужас, а где же вино?

— Ты, конопатый, — крикнула она Леньке, — тащи сейчас вина, у меня под ложечкой сосет, жрать хочется. И — водки!.. Ну, живо, веселей двигайтесь! Чисто мухи дохлые…

Юрка, играй, где же рояль?.. «Эх, деревня Сосновка. Деревенские мужики, они просто дураки…» — запела княгиня. — Мерзавцы, калина…

Винокуров в умилении целовал ей руки…

Петров день. Начало охоты.

Полное лето.

У меня собрались приятели, идти с утра на охоту. Одни советовали идти по речке Ремже до Вепревого озера, другие — ехать на Иваново озеро в топкое болото. Кто советовал — в Ловцы на Вашутино озеро.

Не любил я охоту в Петров день. Жара, слепни, да и как-то рано — охота в Петров день. Выводки мелкие, а утки еще не летные.

Решили идти прямо от дома по речке Нерли, которая протекала по болоту.

Кто был рад охоте — это собаки. Когда охотники нарядились, надели ягдташи и взяли ружья, собаки от радости прыгали кругом нас, урчали и лаяли. Замечательный народ собаки!

Только вышли из дому, прошли сад и спустились к речке, Василий Сергеевич говорит, что надо искупаться — легче будет идти после купанья.

Решили купаться. Перенесли платье на другую сторону реки, оделись и пошли по реке.

Началось болото.

В ивняке собаки причуяли. Делали стойку, но ничего не вылетало…

— Коростень или курочка водит, — сказал Герасим.

Наконец вылетел коростель. Стреляли все.

— Ну, — сказал кто-то, — коростель — это не охота.

Красавцы-чибисы летали над нами. Чибисов никто не стрелял, — это не дичь.

С криком вылетела кряковая утка. Среди камыша собаки плавали — должно быть, утята ныряли. Было глубоко, и мы с трудом вытягивали ноги из жидкой тины болота.

Гофмейстер шел по краю, около леса. Перед ним вылетела тетерка. Кудахтала.

— Знать, выводок, — сказал Герасим, — но где же тетеревята — малы.

Гофмейстер выстрелил в тетерку, но промазал и рассердился.

— Хорошо, что промазали, тетерку нельзя стрелять, у ней выводок здесь, но малы, не летные.

— Да, но в чем же дело, почему же они не летают? Утки тоже не летают!

Решили идти по краю большого леса — искать выводок глухарей.

Становилось знойно.

По бугру большого леса собаки старались, но ничего не находили. У родничка внизу расположились отдохнуть.

Пышные зеленые листья ольхи закрыли ветвями родник. Лучи солнца освещали песчаное дно родничка. И видно было, как в кристальной воде его бил сквозь песок ключ. Вода была холодна.

Все прилегли на травке около.

— Это не охота, — сказал Павел Александрович, — надо было на Ремжу.