Константин Коровин - «То было давно… там… в России…»

— Я рад, я и сам собрался на завтра, в одиннадцать утра, на Ярославку. Павел едет, Коля, Юрий и Караулов.

— Вот спасибо — спасение! Позвоню сейчас доктору Иван Иванычу. Вина только не берите…

Приехали. Доктор Иван Иванович достает письмо из кармана.

— Вот ехал к вам из Москвы, захватил с собой письмо от пациента. Нарочно не читал. Прочтешь, знаете ли, в Москве, а он, скажем, пишет: болен, умираю. Изволь ехать с визитом… Знаем мы их!.. Есть у меня пациент, говоришь ему: «Пить нельзя». А он: «Какие нельзя — короткие или вина?» Какие-то у них короткие есть! «Рябиновую, — спрашивает, — например, можно?» Ну, говорю ему: «Ни рябиновой нельзя, ни водки, ни ликеров, ни коньяку, ни вина, ни пива!» Ясно, кажется. Так нет же — телеграмму дает: «Приезжайте, болен, умираю». Едешь — лежит, орет! Камни у него. Жена мне говорит: «В сочельник зубровки целую бутылку выдул…» — «Как же можно, — говорю, — ведь я запретил строго-настрого!» — «Нет, — говорит, — постойте, доктор, я и думал, что больным можно… Скажи вы мне — я бы не стал пить…» Еще меня винит!..

— Новый год, — испытующе глядя на Николая, говорит Василий Сергеевич, — новое счастье… Наверно, уж у тебя на Новый год — новая любовь?

— Я не обязан тебе отчет давать. Ты циник и грубиян. Где тебе понять — что такое любовь…

— А ты понимаешь? — перебил Юрий.

— Я, брат, понимаю… Я раз двести влюблялся! Да как! Стрелялся, хотел в пустыню уйти, мучился. Да и как не потерять головы. Куда ни подашься — везде пьют, и в голове бусарь [75] бусарь — глупость, придурь. у всех. На душе — тьма, кошки скребут. А тут тебя и начнет завертывать какая-нибудь красавица. «Отчего вы грустны?.. Вы как Чацкий…» Дальше — больше. «Проводите меня сегодня из кружка…» Ну, из вежливости соглашаешься, конечно, — и опять в переплет попал!.. Выхода нет!.. Вот я рад, что в деревню сюда приехал, вот рад! Немножко отдохну… Подумаю… с мыслями соберусь. Никак не разберешь — какая лучше… Извод! Я ведь не вы, я всю душу отдаю. Страдаю!..

— Сам ты с бусарью в голове, — сказал Юрий. — Ты возьми красненькую и в руку ей дай дорóгой. Возьмет сразу — значит, настоящая женщина, а если скажет: «Как вы смеете, вы с ума сошли!..» — слезай с извозчика и опрометью беги, не говоря ни слова: цел будешь! Понял, бусарь?

— Черт знает что ты говоришь, Юрий!.. Я же идеалист, я люблю в женщине мечту! Какие пошлости — красненькую!

— Дурак ты, уши холодные, — рассердился Юрий. — Вот оттого-то они тебя и посылают в пустыню мечтать…

— Это верно, — с важным видом подтвердил Василий Сергеевич.

— Вы знаете домик у меня в Печатниках, отцовский, где я живу в Москве? Так заложить пришлось: дамочке платить… Деньги не брала: «Ах вы, что вы!» А тридцать тысяч рубликов стоила мне. Да-с…

У подъезда послышался колокольчик.

— Приехали, приехали, — закричал Ленька.

Засыпанные снегом, в дохах, ружья в чехлах, — приехали приятели. Раздеваются в передней. Павел Александрович Сучков, Караулов, с ним Герасим Дементьевич — охотник, мой сосед. Озябли. На столе самовар. Подбросили в камин хворосту.

Входя в горницу, Павел сказал:

— Пороша…

— Здрасьте, Павел Лисандрович, — приветствовала его тетушка Афросинья. — Озябли, поди? Метель идет, чаю искушайте. А то мне стол накрывать пора, завтра год родится — счастливый. Новый год.

— Вот что, — говорит Павел, прихлебывая чай и греясь у камина. — Тащи-ка сюда кулек, посмотреть надо — не лопнула ли вдова…

— Какая вдова? — спрашивает Коля.

— Вдову Клико захватил сюда.

Из кульков вынимали бутылки и ставили на стол. Батарея…

— Начинается… — сказал доктор Иван Иванович.

— А тебе-то что? — заметил Юрий. — Пациенты будем!

— Бесплатные… — засмеялся доктор.

— Плати тебе — еще уморишь!

Серьезно и деловито накрывают на столе. Феоктист и Ленька тащат из кухни и ставят на стол жареного гуся, тетеревей. На кухне Афросинья на них покрикивает:

— Неси грибы, не пролей…

В конце входит и сама, одетая в новый большой платок, нарядная. Несет большой пирог. Все так важно, серьезно, деловито.

— Ну вот, господа, готово, садитесь…

Юрий первый подходит к столу посередине.

— Перекрести лоб-то сначала, — осаживает его Вася.

Все крестятся и молча садятся за стол.

— С какой начинать? — спрашивает Павел.

— С березовой, — советует Юрий.

— Ну, нет… — не соглашается Караулов, — полынная верней. Горькую надо сначала.

— Простую, — заметила Афросинья, — потому опенки. Полынная запах тушит…

— Верно, до чего верно! — восторженно восклицает Павел Александрович. — Тетенька Афросинья, будь здорова. Спасибо, спасибо тебе. А скажи-ка: повторить чем?

— Ее же, чтоб груздь не обидеть, а опосля анисовую — под пирог. А на гуся полынной можно — гусь-то с яблоками, а тетерка с брусничным вареньем. Сразу, опосля горького-то, сласть дадут. В аппетит и войдете. А зря, без понятиев, — что за еда.

— Правильно, все правильно, — сказал Павел Сучков.

«Правильно», — кто-то глухо крикнул в камине.

Все оглянулись и вскочили из-за стола.

— Что такое? Чудно.

«Кто ты там?» — Молчание.

— Опять ваши штучки… Новый год, — горячится Василий Сергеевич.

— Удивленье… — говорит тетушка Афросинья.

— Это бывает, — объясняет Герасим. — Мало на чай печникам дали, знать, когда печку клали. Они и заложили кирпичи-то нарочно — оно и отдает в трубу. У соседа моего Афанасия — он скупой, на чай не дал, — печка говорила, хоть из дому беги.

— Это верно, это бывает, — подтверждает и Феоктист. — У нас, у старшины, печка матерно говорила… Срамота! Перекладывали всю печь начисто.

— Довольно странно — печки говорят! — засмеялся Сучков. — Какая ерунда!

«Ерунда», — повторил кто-то в камине.

Вдруг открылась дверь, и, весело смеясь, вошел приятель — лесник Петр Захарыч.

— С наступающим, с новым счастьем. Напужал я вас маненько. Отряхался от снегу в коридоре да и сказал в трубу, где вьюшку закрывают… Я к вам зашел на праздник, но и по делу. Слышь, охотники вы. На Ремже тута, где чаща в гору, к стогу ночью шесть лосев приходит. Ежели с вечеру засесть, напротив, где валежник, так их и стрельнуть можно, шагов триста, не боле. Чтой-то часы-то у вас показывают? Сейчас я со станции пришел, десять часов только, а у вас старше показывают.

— Садись, Петр Захарыч, — говорю.

— Вот, не угодно ли… — горячится Павел Александрович, — хороши охотники: лоси тут рядом, а пули где — нет, не взяли!

— Вся надежда на Николая, — смеясь, говорит Юрий. — Он вам пуль сколько хочешь отольет.

— Ну нет, уж увольте… — отмахивается Коля.

— Не бось, — утешает Герасим, — утро вечера мудреней. На кузнице отолью завтра, что надо. Только лесник-то, не льет ли пули? Где ж ночью лося убить, неслыханно дело. Да и неладно: ежели лосиху убьешь — весь год каяться будешь, я знаю…