Александр Кулешов - Белый ветер

Лицо горело, пот заливал спину; раза два Левашов с ужасом замечал, что расстояние между ним и впереди идущим солдатом увеличивается. Усилием воли он вновь сокращал интервал. Наконец поле осталось позади, и лыжня вновь нырнула в лес.

— Плюс двадцать! — прокричал им радист.

Это значило, что после трех километров взвод Томина выигрывал у других двадцать секунд.

А лыжня петляла дальше по березняку. Набухшие сыростью березки чуть подсохли под лучами солнца. От их стволов остро пахло мокрой корой, последним снегом, солнечным воздухом.

Боль в пояснице у Левашова становилась все сильнее, а сухость в горле невыносимой. В какой-то момент лейтенанту показалось, что он сойдет с дистанции, все бросит, сядет в снег и станет есть, жевать, жадно глотать этот талый, холодный, обманчивый снег.

Пришла мертвая точка… Любой спортсмен знает о ней, и знает, что за ней следует второе дыхание. Просто надо выдержать, выстоять, не сдаться эти несколько минут, когда идешь уже не с помощью мышц, сердца, легких, а лишь усилием воли.

Левашов на мгновение зажмурил глаза, вспомнил училищного начальника физподготовки, кстати, мастера спорта по нескольким видам.

— Имейте в виду, товарищи курсанты, — говорил тот перед таким же вот лыжным кроссом, — под вашей командой будут здоровые молодые ребята, крепкие, сильные, отличные спортсмены, возможно, разрядники. В конце концов, вы не обязаны да просто не сможете быть сильнее всех ваших солдат и в плавании, и в беге, и в стрельбе, и в лыжном спорте… Однако, поверьте моему опыту, командира взвода, который приплетется последним в забеге или которого солдаты будут ждать на берегу, пока он пригребет после всех, они просто не поймут. То есть поймут, конечно, умом. А вот сердцем не поймут, и авторитет ваш будет подмочен, это я вам точно говорю!

Начальник физподготовки вообще вел свой предмет с прицелом на будущее.

— Вы станете офицерами-политработниками, — говорил он. — Для вас главное — воля, характер. Пример должны подавать в этом, а не в технике бега или плавания. Для вашего авторитета гораздо важнее успешно закончить дистанцию за счет силы воли, чем за счет высокой техники. Ясно? Не на тренеров учитесь, а на командиров-воспитателей.

Один из его практических советов Левашов вспомнил сейчас. Тот предлагал во время лыжного кросса намечать себе ближайшую цель — дерево, столб, сугроб — и во что бы то ни стало в темпе доходить до нее. А далее намечать новую в километре или двух — смотря по силам — и опять во что бы то ни стало стремиться к ней. И так до самого финиша.

Левашов посмотрел вперед, в конец узкой просеки, по которой проходила лыжня. Там маячили гигантские треноги высоковольтной передачи. Треноги он избрал для себя промежуточным финишем и теперь все силы направил на то, чтоб быстрее дойти до этой не столь уж далекой цели.

А за треногами последовало одинокое дерево, непонятно откуда возникшее посередь чиста поля, потом опушка леса и новое поле, начинавшееся за лесом…

Ломота постепенно прошла, дышать стало легче. Да еще впереди появились лыжники, уступавшие лыжню. Взвод Томина одну за другой обгонял ушедшие раньше команды.

— Плюс две минуты десять секунд! — прокричал очередной радист у дороги.

Вот тогда-то все и случилось.

Левашов почувствовал, что взвод замедлил движение, потом снова ускорил, словно его залихорадило, словно в нем что-то разладилось. Впереди образовалась какая-то толкучка. Кто-то остановился, раздался перестук палок, скрип лыж… Потом один человек сошел с лыжни, а взвод тронулся, вновь набирая скорость. Левашов увидел Рудакова. Тот стоял, нелепо расставив лыжи, вытаращив глаза, рот его был широко открыт, могучая грудь поднималась и опускалась, словно он хотел заглотнуть весь этот густой, свежий лесной воздух. Лицо Рудакова напоминало по цвету помидор, пот ручейками стекал к глазам, шапка болталась у пояса, рукавицы он где-то обронил.

— В чем дело? — Левашов тоже сошел с лыжни, хотя сзади уже никого не было.

Продолжая тяжело дышать, Рудаков только мотал головой.

— В чем дело, я спрашиваю? — громче повторил Левашов, и голос у него сорвался.

— Не могу… Устал… Очень быстро идут… — прохрипел Рудаков.

— Давайте автомат, все давайте, ну-ка! — Левашов снял с Рудакова оружие, снаряжение и, подтолкнув его на лыжню, жестко приказал: — Вперед!

— Товарищ лейтенант… не могу…

— Вперед! — заорал Левашов, сам удивляясь ярости, прозвучавшей в этом крике. — Вперед! Совсем ничего осталось! Вперед!

Рудаков тяжело заскользил, неуверенно втыкая палки в снег.

Они вышли к небольшому перелеску, где стояли радисты. Здесь лыжня сворачивала, и была хорошо видна цепочка взвода, шедшая впереди метрах в трехстах. Солдаты шли так же ровно и быстро, как вначале, казалось, им неведома усталость. Едва Рудаков и Левашов выбежали из перелеска, как все разом повернули головы. Томин сошел с лыжни и остановился, наблюдая за догонявшими. Когда они поравнялись с прапорщиком, Левашов прочел в его глазах отчаяние и злость. Нет, Томин не злился на Рудакова, он злился вообще, что вот бывает же так — все шло здорово, даже прекрасно и вдруг на тебе — полетело прахом!

— Идите вперед, Томин, я доведу его! — прохрипел Левашов. — Идите!

— Давайте автомат, — Томин протянул руку.

— Идите вперед, там сложный участок, — повторил Левашов громко.

— Да, участок сложный, — Томин говорил на ровном дыхании, казалось, не было за его спиной этих тяжелых километров. — Потому и давайте…

Левашов молча отмахнулся.

Томин несколько секунд постоял, а потом заскользил по лыжне быстро и мощно, словно подгонял его невидимый ветер.

Теперь Левашову стало идти труднее. Не только давил непривычный груз, но нарушился ритм. Рудаков то отчаянным усилием прибавлял ходу, то едва тащился, поворачивая голову и глядя на Левашова с выражением полной безнадежности. Лейтенанту приходилось подбадривать его, приказывать, увлекать.

Впереди снова замаячил лес. В глубине его, в километре от опушки, находился финиш.

Неожиданно Рудаков, словно собрав последние силы, понесся вперед с такой быстротой, что Левашов начал отставать. «Молодец парень, — подумал он, — взял-таки себя в руки…»

Ненадолго Рудаков, нырнувший в лес, скрылся из глаз. Левашов услышал его вскрик и, вкатив в сырую прохладу ельника, увидел гиганта, сидевшего на снегу, в руке тот держал сломанную лыжу. Солдат растерянно смотрел на лейтенанта, сжимая пальцами отломившийся носок.

— Сломалась… — в голосе Рудакова звучала затаенная радость: все, мол, уж теперь сама судьба повелела отдыхать.

Левашов не произнес ни слова. Он остановился, торопливо, но ловко, без лишних движений снял свои лыжи, передал их солдату и помог застегнуть крепления. А сам надел его лыжи, поломанные.