Иван Сабило - Последние каникулы

Женя Вишняков не скупился на слова, когда говорил о своей научной деятельности, так что каждый из его собеседников мог с уверенностью смотреть в будущее — облысеть ему Женя не даст.

Федор слушал и поглядывал в окно. По крыше соседнего дома шла черная кошка с белой грудью и белыми лапами. Обогнула телевизионную антенну, приблизилась к самому краю крыши, зевнула. Попятилась назад и завалилась спать.

— Для чего? — невпопад спросил Федор.

— Как для чего? — вскричал Женя. — Для того, чтобы человек оставался красивым, разве этого мало?

— Ну, а если я мечтаю стать лысым?

— Лысым?!

— Да, лысым, но мужественным человеком. Я бы сегодня всю свою прическу отдал за каплю мужества.

Женя Вишняков был умным человеком, он понял, что молодой сосед без причины не заговорит о своей неудаче, о своей боли. Что у него такое состояние, когда все люди вокруг покажутся маленькими, неинтересными.

— Что случилось?

И Федор не удержался, рассказал. А напоследок произнес самые горькие слова:

— Ее женщины защитили. Я как тютька дрожал у окна… Эх, Женя, при чем тут облысение?!

— Да, да, я тебя понимаю, со мной в молодости был схожий случай… Прикажешь в самбо бежать или в дзюдо, чтобы собственную судьбу на мести строить? Нет, конечно. Есть тысяча возможностей реализовать данные, которые в тебя заложены природой, а не пытаться развивать те, которых нет.

Федор смотрел на Женю и думал о себе, о том способе самовнушения, когда после нескольких «умных» фраз можно убедить себя в том, что еще не все потеряно, что впереди у тебя множество достойных дел и поступков и не обязательно в каждом случае быть железным или титано-иридиевым — важно из каждой неприятности извлекать полезный опыт.

— Но меня удивляет, что спортсмен, боксер не мог заступиться за девчонку!

Федор поднялся со стула. Глядя в большие, золотисто-карие глаза ученого соседа, проговорил:

— Вы счастливый, Женя, вы можете все объяснить. А я до всякой истины душевной мукой дохожу. И все без толку, все надо начинать сначала… Вот и сейчас ерунду говорю, прямо смешно…

— Ерунду!.. Какая же это ерунда? Ты же не шкурные вопросы решаешь: где что и что почем? Тебя человеческая красота заботит, красота и культура. И меня это заботит, в этом мы с тобой близнецы-братья!.. Добавить кофе?

Федор отказался — пора встречать маму.

— Ступай, но не слишком терзайся, а при случае поколоти Арика, хоть душу отведи. Не мешало бы и Митько одолеть, но тут посложнее… Кстати, ты куда собираешься после десятого класса? Давай в медицинский, тебя примут, спортсменов у нас легко принимают.

— При чем тут «примут»? Я и так поступлю, я учусь без троек…

Федор спустился на улицу и пошел прямо на большое красное солнце, которое, казалось, садится совсем рядом, за ближними домами.

Сколько он помнил маму, она всегда пела. Это были модные эстрадные песенки, некоторые из них ему нравились, но большинство — нет. В ее репертуаре была всякая всячина: про любовь и про измены, про свидания и расставания, про горы и про море, про стога и про снега. По утрам мама долго стояла перед зеркалом и вполголоса репетировала какое-нибудь свежее «произведение»: «Дождь прошел, и на асфальте лужи…» Она включала магнитофон, записывала один или два куплета в полный голос и несколько раз прослушивала себя, а затем начинала все сначала.

Федор настолько к этому привык, что мог спокойно готовить уроки и читать книги. Мамин голос давно стал как бы музыкальным сопровождением его домашней жизни. Он не задумывался, как поет мама, не сравнивал ее с другими артистами, но зато прекрасно помнил, как еще в детском саду, на Ладоге, дети страстно внимали ей и долго аплодировали песенке: «Мне дедушка бельчонка подарил…»

С тех пор минуло много лет. Мама рассказывала сыну о трудностях певческой жизни, о тернистом пути к славе и приглашала в кинотеатр послушать, как она поет. Федор приходил, садился в углу фойе, слушал маму и радовался ее голосу, как радуются солнцу и теплу. Мама изредка поглядывала в его сторону и улыбалась, как бы говоря, что она видит сына и поет только для него.

«Давно я не был на ее концерте, — думал Федор, сворачивая к кинотеатру. — Вечные тренировки, сборы, даже к матери заглянуть некогда. И все впустую, все кончилось тем, что не заступился за Алю…»

На мамин концерт его пропустили бы и так, но он купил билет. Вошел в фойе — оркестр еще не выходил. На скамейках и в креслах сидели немногочисленные зрители. В буфете очередь из пяти человек, стоят за мороженым.

Федор сел недалеко от громадного фикуса, широкими листьями заслонившего сцену. Посмотрел на дверь, где контролер отрывала корешки билетов. Народ пошел гуще. И тут на сцену стал выходить оркестр. Музыканты в черных костюмах неслышно расселись по местам, среди них была одна женщина в черном платье со скрипкой в руке. Высокий блондин у рояля объявил:

— Иоганн Штраус. «Венский вальс».

Сел к роялю, коротко кивнул, и оркестр заиграл.

«Как у них слаженно и хорошо, — думал Федор. — Вместе пришли, сели, играют. И каждый старается помочь партнерам, чтобы получилась музыка… А я когда-то не стал заниматься скрипкой, потом пришел в бокс. Жестокий, жестокий спорт, и главное, мне он оказался не под силу — мало данных…»

Зрители продолжали входить. Попав в фойе, растекались в разные стороны: одни — к шахматным столикам, другие — по лестнице в тир, третьи — к буфету. Лишь немногие занимали места против сцены, но даже и среди них не было единодушия: некоторые молча смотрели на артистов, другие — громко разговаривали и смеялись.

«Артистам надо помогать, им трудно в этой обстановке… Впрочем, эти давно привыкли, это если бы какие-нибудь знаменитые выступали, тогда другое дело, но к знаменитым ходят на поклон! А такие…»

Вальс кончился. Снова встал пианист:

— Выступает солистка оркестра Антонина Опалева!

«Мама! Сейчас выйдет мама…»

Раздались жиденькие аплодисменты. Мама шла высоко подняв голову, придерживая одной рукой длинное темно-бордовое платье. Ох, сколько пережила мама из-за этого платья, когда его испортили в ателье, и оно, по словам мамы, «безнадежно косило», пока одна из маминых подруг не выправила платье, собрав на боку лишнюю материю «под бантик».

Екнуло сердце, Федор придвинулся к фикусу, чтобы мама не заметила его, и стал смотреть на нее сквозь листья. Оркестр начал вступление — несколько энергичных аккордов, затем — тишина и тихая скрипка, словно выплыла со дна океана и вынесла наверх, к солнцу, красивую мелодию…

У буфета громко захохотали — там стояли парни в полосатых рубашках и джинсах, один из них вытирал лицо носовым платком.

Федор повернулся к сцене. Мама начала петь: