Иван Сабило - Последние каникулы

Маринка до самого подбородка закуталась в одеяло и теперь походила на куклу.

— Да, красиво ты с ним справился. Он даже не подошел к той штанге, которую поднял ты. Даже не попробовал поднять — испугался.

Говорила она весело, вскидывала вверх из одеяла обе руки — было видно по всему, что радовалась большой силе своего брата.

— Еще бы! А все дело, представь, в ногах. Руки у него действительно сильные, он их, наверное, гирей накачал. А ноги подводят… У нас в школе много сильных парней, а все равно я больше всех поднимаю.

После приседаний Толик стал отжиматься руками от пола — пятьдесят раз отжался и даже не вспотел. Снова объяснил по-научному:

— Это упражнение называется «сгибание и разгибание рук в упоре лежа». Тебе я тоже советую делать зарядку типа разминки. Каждое утро, не пропуская.

— Для чего?

— Странный вопрос! Чтобы стать сильной.

— Но у меня полно своей силы, мне хватает.

— Своей силы, друг мой, никогда не хватает, своя сила должна прирастать и прирастать, это закон. Вот скажи: для чего у нас мускулы? Разве для одной красоты? Нет, мускулы у нас для того, чтобы мы их постоянно нагружали, иначе говоря — работали. Людям не хватает движения, по-научному это называется — ги-по-ди-на-мия. У человека даже хвост отвалился, когда он перестал им пользоваться. По-научному это называется — превратился в ру-ди-мент.

Маринка помолчала в недолгом размышлении, представляя себе, каким был первоначальный человек с хвостом, отчего-то вздохнула:

— И хорошо, что отвалился, как бы мы теперь ходили хвостатыми? В одежде и с хвостами, будто коты в сапогах!

Толик прервал зарядку, покачал головой:

— Эх, Марина, твое остроумие — признак незнания. Дело не в хвосте, а в наших мускулах, которые тоже могут превратиться в рудименты, если мы их оставим без дела. Жаль, что ты не парень, я бы тебя убедил заняться тяжелой атлетикой, — рассмеялся он, счастливый оттого, что ему повезло родиться парнем, что он штангист и что все ему в жизни нипочем.

Взглянул на часы: без десяти четыре. Ужас, какая рань, он еще никогда не вставал так рано. Конечно, он уехал бы дневным поездом вчера, но кто знал, что местные ребята попросят его остаться. Узнали, что он занимается штангой, и позвали в школу сразиться со Славкой. Этот их механизатор Славка и впрямь оказался не слабым: невысок ростом, но весь оброс мускулами, будто броней. Увидев Толика, смерил его взглядом, поморщился:

— Вы где такого заморыша отыскали? Говорили, штангист приехал, а тут детский сад в валенках.

— Ты, Славик, не кипятись, этот «детский сад» тебя вместе со штангой поднимет и узлом завяжет, — острили школьники, но вряд ли кто-нибудь из них верил в успех горожанина.

— А помнишь, помнишь, как Славка велел тебе сразу большой вес поднимать? Давай, мол, сразу с предельного веса начнем — кто больше? А ты спокойно ответил: «С большого веса даже рекордсмены не начинают, они к предельным напряжениям подходят постепенно!..»

Толик улыбнулся: разумеется, он помнил. И радовался теперь, что правильно все рассчитал, начав с легкой штанги. А когда Славка поднял восемьдесят, но не справился с девяностокилограммовым весом, стало ясно, что именно Толик сегодня будет праздновать победу. Подошел, взялся за гриф, поднял штангу на грудь и толкнул ее так же легко, как на тренировке. Пока он держал снаряд над головой, ребята молчали. А когда опустил, закричали, захлопали в ладоши. И вышло, что «заморыш» девятиклассник сильнее богатыря Славки.

Радостный вышел Толик на улицу. Рядом шла Маринка, по ее глазам было видно, что она довольна выступлением брата на соревнованиях сельского масштаба…

— Толичек! — позвала из кухни бабушка. — Иди завтракать, все готово.

— Иду, — отозвался он. И, надевая свитер, обратился к Маринке: — Ты, сестра, живи тут вольно, никого не бойся. Если что — помни, кто я! Если кто обидит, дай знать письмом. Я приеду, с обидчиком живо разберусь, будь уверена.

Маринке нравились такие слова, и совсем не потому, что ей могла понадобиться защита, — ее никто не обижал, — но ей нравилась его готовность, его смелый, боевой характер.

— Толик, время идет! Торопись, милый, поезд ждать не будет — тутукнул и покатил дальше.

Он махнул сестре на прощание и вышел в кухню. Полил на руки воды из кружки, прикоснулся холодными ладонями к лицу, взял полотенце и снова вернулся к Маринке.

— Эх, сестра, жаль расставаться с тобой, не все я тебе высказал, но, сама видишь, надо. Как говорится, прости-прощай!..

— А по-научному — чао-какао! — рассмеялась Маринка.

Он тоже рассмеялся, уловив веселую иронию в словах сестры. Бросил полотенце на спинку стула, просто ответил:

— Не знаю, как по-научному, а мне действительно пора… Бабушка, что мне делать, я ни разу в жизни не завтракал так рано!

На столе, зажаренная с ветчиной и сметаной, стояла яичница, в тарелке лежали два ломтика черного хлеба и соленый огурец. Но есть не хотелось. Он пожевал огурец, выпил чаю и встал.

Бабушка поворчала, что он ничего не съел, а когда внук начал одеваться, стала говорить:

— Передавай, голубок, наш поклон маме и отцу да летом опять приезжай. У нас хорошо летом — простору много, лес, поле, река. С дядей Николаем на тракторе поработаешь.

— Благодарю, бабушка, на тракторе — это бы хорошо, но летом вряд ли получится: спартакиада школьников летом, практика на заводе. Пускай лучше Маринка к нам в город приезжает, ей у нас тоже понравится.

Дал бабушке поцеловать себя в щеку, надел шапку, пальто и вышел из дому.

Заскрипел под ногами снег, на небе засверкали звезды, а над лесом покатилась круглая белая луна.

Где-то на краю села скулил от холода и скуки одинокий пес. Толик долго слушал его жалобный голос, чувствуя, как под одежду пытается забраться крепкий мороз. Надвинул на лоб шапку и прибавил ходу.

Когда он ехал сюда, стоял день, светило солнце. Людей с поезда сошло много, так что на дороге он был не один. Дорога спускалась с холма и поднималась на холм, потом начался лес — тишина, много света, снега и голоса людей, звонкие, чистые на морозе…

Теперь все не так: ночь, звезды, луна. И ни души. Он засунул руки в карманы пальто, еще прибавил шагу. Только снег под ногами: крру, крру… Вот и лес — будто огромное мохнатое чудище. Над дорогой нависли заиндевелые, заснеженные лапы сосен и елей. Деревья потрескивают — мороз-воевода ходит по лесу, гремит ледяным посохом. Несильный верховой ветер сбивает с ветвей снег, и он сыплется за воротник, холодный и жесткий, словно битое стекло.

В стороне от дороги, в снегу, послышалось глухое мычание — кто-то вздохнул, тяжело и протяжно.

«Чей это стон? Или мне показалось? Может, медведь?.. Шатун!.. Я читал про шатунов… самые опасные медведи…»